В длину гадина достигала шести или семи дюймов. Туловище ее было заковано в защитный панцирь, как у лобстера – он был красноватого цвета, будто гадине что-то помешало вскипеть в горшке. Я насчитал две дюжины суставчатых лапок, каждая со зловеще загнутым шипом на переднем суставе. Раздвоенный хвост с заострениями напомнил мне о мрази, с которой я столкнулся в доме Молдинга.
Кстати, у этой твари была целая россыпь глазок, которая придавала ей сходство с пауком: две крупных антрацитовых бусины расположены над жвалами, а остальные, помельче, разбросаны как бы наобум. Сами жвала были унизаны загнутыми внутрь зубчиками, а вокруг них имелись челюсти-хелицеры, пригодные для резки и раздирания плоти жертвы.
Притрагиваться к гадине я избегал: покрывающие панцирь полупрозрачные волоски даже сейчас испускали ядовитую белую жидкость. Вдобавок членистоногое оказалось горячим, как печная труба (к счастью, жар постепенно шел на убыль). Я подвинул тварь так, чтобы лучше различались жвала, и за изогнутыми зубчиками что-то проглянуло. В раковине я обнаружил грязную тарелку… и столовые приборы, с помощью которых я развел жвала, чтобы внимательней изучить, что в них все-таки зажато. Синевато-белое, вроде птичьего яйца, с намеком на красноватые прожилки. Почти…
Выронив нож и вилку, я отпрянул. К горлу подкатил рвотный ком. Ужасов в жизни я повидал изрядно – столько, что оставалось лишь удивляться своей способности испытывать отвращение. Но сейчас я ощутил его в полной мере.
В жвалах находилось глазное яблоко, которое, несложно догадаться, принадлежало злосчастному Мэггзу. Я обвел взглядом мертвеца за столом и посмотрел на членистоногую тварь. Жар еще исходил от ее панциря, а из опустелых глазниц трупа воняло горелым. В мозгу у Мэггза прожгли каналы. Значит, ему дважды вонзили в череп раскаленную кочергу? А если я ошибся? Не могло ли нечто выпрастываться из его головы наружу, попутно прожигая себе дорогу?
Но почему он не реагировал? Не бился в конвульсиях, не препятствовал? Почему он сидел здесь, положив перед собой руки и пребывая в пассивном ожидании, словно сейчас ему принесут ужин?
Я покосился на двухвостую тварь, которая показалась мне слишком крупной, чтобы вмещаться куда-либо, включая и череп Мэггза. Могла ли она разрастись, взбухая в новой для себя среде? И каким образом она могла это сделать? Вероятно, скинув с себя старый панцирь. Где-нибудь здесь на полу. Если присмотреться как следует…
Я собирался опуститься на колени, готовясь найти подтверждение своей гипотезе, но приостановился. В голове у Мэггза имелось две дыры. Два прожженных мозговых канала. Если тварь вылезла из нюхача, предварительно вживившись в его плоть, то проход она могла сделать только один.
Наверное, где-то в жилище Мэггза ползает и другая гадина! Я замер, пытаясь определить любой намек на предательский шорох. Щеткой я обтыкал углы кухни, пошуровал и под сервантом. Прошел в комнаты и все переворошил – даже сдернул сальные простыни и матрас. Однако вторую тварь я так и не обнаружил. Не нашлось ее ни в стопах книг, ни на самом верху пыльных полок. Если я был прав насчет источника второго прободения, то напарница ускользнула.
Я вернулся на кухню. Мэггз не двинулся с места, да теперь уж и не двинется.
Я посмотрел на конверт, набитый деньгами. Очередной пазл в привязке к первому: Молдинг обращается в «Дануидж и дочь», а те знакомят его с Мэггзом, хотя Мэггз теперь состоит с ними в сговоре и действует с ними сообща. Он или находит нужную Молдингу книгу и получает от Дануиджей свою маржу нюхача, или – что более вероятно – убеждает Молдинга, что наконец-то ее добыл. Молдинг привозит деньги – и когда они оказываются в руках у Мэггза, нюхач по указке Дануиджей избавляется от Молдинга и получает за свои старания пятьсот фунтов. Но откуда, спрашивается, взялась тварь и ее ныне исчезнувший близнец? И каким образом похожая зверюга объявилась в ванне дома Молдинга?
Я оглянулся на Мэггза, как будто он мог дать мне ответ. И он действительно попытался это сделать, поскольку рот его раскрылся. Дернулся подбородок, разлепились губы, но вместо слов наружу выпростались щупики и хелицеры, раздирая зев с такой силой, что внятно хрустнула челюсть. Из дыры полезла голова второй твари, дрожащими кровяными жвалами нажевывая какой-то обрывок внутренностей Мэггза.
Я атаковал гадину черенком щетки, саданув Мэггзу по зубам так, что их ударом вышибло, а черенок сломался пополам. Тело Мэггза запрокинулось, и нюхач упал на спину. Удар заставил тварь ретироваться обратно в рот жертвы и схорониться в пищеводе. К сожалению, тварь не собиралась сдаваться: из глотки Мэггза поблескивали черные бусинки ее глаз. Сжав в кулаке заостренный обломок черенка, я принялся неистово и методично лупить мертвецу между губ, пока его нёбо и язык не превратились в такое мясное крошево, что панцирь твари смешался с ним неразличимо.
И тогда я зарыдал.
9
Не знаю, как долго я пребывал в шоковом состоянии – скорчившийся в углу маленькой кухни, с трупом Мэггза, распростертым на полу. На протяжении всего времени я как будто впадал и выпадал из своей прежней жизни – хотя нет, не жизни, а жизней, поскольку в каждой из них я был разным человеком: сыном, мужем, отцом, солдатом, пациентом, а теперь вот блуждающей душой. Я снова чувствовал и слышал, как обломок щетки впивается в плоть Мэггза, но это была вовсе не щетка, а винтовка со штыком, так глубоко вонзенным в грудину человека, что мне негде было упереться в него ступней, чтобы выдернуть штык. Я горбился у облупленной статуи Страждущего Христа – Хайвуд в отдалении, Долина Смерти – передо мной – и созерцал бескрайнее поле орудийных разрывов. Я снова стоял сентябрьским утром над воронкой, где в серой грязи обрели себе могилу первые сорок семь солдат из лондонских батальонов, и смотрел на коконы серых шинелей, вылупившиеся из вязкой грязи в преддверии новых смертей.
А затем я был сломлен, и мир сделался для меня местом, разнесенным в клочья.
Крэйглокхарт. Сиделка, вкатывающая меня в уединенную комнатушку, где меня ждали капеллан с равным мне по званию офицером, которые и сообщили о налете немецких бомбардировщиков «готов», в ходе которого под развалинами погибли женщины и дети. Среди них моя жена и оба ребенка. Потом я стоял над еще одной могилой, в которую опускали тела. Мне не позволяли видеть останки до того, как будут прибиты крышки гробов, словно я прежде ни разу не наблюдал, как человеческая плоть превращается в кровавые лохмотья и кости, разбитые бомбами в щепу.
Но разве то, что я мог себе вообразить, могло быть хуже реальности смерти?
Если я не муж, не отец, не солдат, то тогда кто я?
Что я?
* * *
Я захотел вызвать полицию, но здравый смысл возобладал. Лицо Мэггза оказалось обезображено, и в этом был виновен я. Мертвая тварь остыла и превратилась в сухую шелуху, которая, едва я притронулся к ней ботинком, рассыпалась в прах. Точно так же распалось и то, что находилось в горле у Мэггза, забив мертвецу рот и гортань хлопьями темной материи. Если нагрянет полиция, меня бесспорно обвинят в убийстве с особой жестокостью. Мне вспомнилась девица, направившая меня в меблирашку.
