Маяки оказались бы бесполезными только в одном случае: в тумане или в крайне плохую погоду, а поскольку бури здесь возникали нередко, последняя возможность была вполне вероятной. На этот случай через страну протянули цепь сторожевых постов, сообщавшихся посредством легкой кавалерии. Лошадей ласково называли лошадками, и всадник, имевший то или иное донесение, летел на своей лошадке от поста к посту.
Маяки острова Уайт были сложнее. Их установили по три на каждой оконечности острова. Если загорался один, то это означало, что либо с берега получен сигнал, либо островные дозорные сами увидели на горизонте вражеский флот. Это должно было привести в боевую готовность соседнее графство, где, в свою очередь, зажигали собственный маяк. Если враг приближался к побережью, зажигался второй. Это сигнализировало береговой охране зажечь свои маяки и поднять ополчение. Однако если горели три маяка одновременно, то это означало, что береговая охрана нуждается в подкреплении из тыла, после чего зажигались внутренние маяки и обученным отрядам надлежало быстро проследовать к местам сбора и двинуться маршем на побережье. Мелвуд считался внутренним маяком. «Однако, – проинструктировал Ника Прайда Альбион, – поскольку людей у нас мало, ты должен зажечь маяк, если увидишь на острове двойной сигнал тревоги, и после этого мы выступим в Херст-Касл».
Почти каждый день к Нику приходила Джейн и проводила с ним час-другой. Она приносила пирог, лепешки или кувшин с чем-нибудь прохладительным из фруктов и цветов, приготовленным ею и матерью. И, сидя на травянистых стенах Мелвуда, они смотрели поверх зеленого леса на голубую морскую дымку. Иногда она оставалась с ним далеко затемно, и они вместе несли дозор.
Итак, Ник Прайд ждал испанскую Армаду в обществе девушки, на которой собирался жениться. При ее приближении его сердце пускалось в пляс. Когда Ник бросал на Джейн взгляд и обнимал за талию, пока в сумерках они любовались Нью-Форестом, он ощущал мощный прилив тепла и благодарил бледные вечерние звезды за то, что подарили ему Джейн.
Одержимость. Она не знала этого слова, но усвоила все, что к нему относилось. Беспокойство, уныние, рассеянность – весь длинный перечень невзгод. Джейн было шестнадцать, а познала она все упомянутое за три недели.
Она уже несколько раз навещала его. В первый – шла мимо, увидела детей и до его прихода играла с малышом. В следующий – пришла, зная, что Пакл будет дома. Они разговаривали; она сидела и смотрела, как он играет с Томом или молча вырезает по дереву.
Она ощущала его руку на своих руке и плече и теперь томилась, желая почувствовать ее на талии. Она ничего не могла с собой поделать. Но это было не все. Хотя он был силен, однако, наблюдая, как его дочь стряпает или как он довольно беспомощно берется за стирку детских одежек, ей вдруг казалось, что он беззащитен. «Я нужна ему» – так она думала.
Джейн дважды ходила в лес туда, где он, как она знала, работал, и наблюдала за ним издали, хотя он об этом не ведал. Однажды, неожиданно, она увидела его в повозке на дороге из Линдхерста. У нее зашлось сердце, но она осталась стоять и только глядела вслед, а он проехал мимо, не подозревая о ее присутствии.
Одержимость. С этим надо покончить. Ее родные ничего не знали об этих прогулках в Берли, поскольку она вечно находила какие-нибудь отговорки, объяснявшие ее отсутствие. Ник Прайд, конечно, понятия о них не имел. Но что это значило? Почему она страдала? Почему днем и ночью ей хотелось быть только там, в обществе лесного человека?
Всякий раз, отправляясь в Берли, Джейн проходила мимо дерева Руфуса и всякий же раз, возвращаясь, задерживалась возле него, пытаясь разобраться в мыслях и приготовиться к встрече с домашними и Ником.
Если поздним днем устроиться в тени огромного дуба, то до чего же остро начинаешь воспринимать лесные звуки! Лес полнился пением птиц – пеночек-теньковок и синиц, горихвосток и поползней, – но их брачный период и гнездование завершились, теперь подросло и встало на крыло молодое потомство. Поэтому их пение звучало приглушенно и от случая к случаю, и только воркование голубей оставалось неизменным. Нескончаемый стрекот лесных сверчков, гул мириадов насекомых, жужжание пчел в жимолости, пропитавшей своим запахом лесной воздух, – то была повсеместная сонная летняя музыка, которой внимала Джейн.
Но тенистый участок, на котором она решила отдохнуть, не был спокойным. Лето – это пора, когда на белый свет выходит бесчисленная, скрытая до поры живность, которую приютила огромная древесная система. В пространстве под деревом кипела жизнь.
Невозможно сказать, сколько там разных существ – может, десять тысяч, а может, и больше. Там водились клещи – такие мелкие, что еле разглядишь. Они прокладывали путь из-под земли к качающемуся папоротнику-орляку, чтобы с него сместиться на тела проходящих мимо теплокровных животных и людей, высасывать кровь и вызывать кожный зуд. Еще сильнее докучали слепни, которые зимовали под дубовыми корнями в форме личинок, а теперь неуклюже, но непрестанно атаковали. Там были сотни пауков и жуков, ползавших под теплой корой, были долгоносики, божьи коровки и мотыльки. Мохнатые гусеницы – синие, желтые, зеленые, оранжевые, и эти цвета придавали им фантастический вид – спешили насытиться листьями. Бабочки встречались в Королевском лесу реже, но попадался красивый красный адмирал, а высоко в кронах порхали великолепные пурпурные павлиноглазки, питавшиеся сахарными следами, которые оставляли крошечные тли, ползавшие по листьям.
Джейн просидела под деревом почти час. Она наблюдала за цветастыми гусеницами или рассматривала зеленые тени других дубов. Иногда ее мысли обращались к надвигающейся Армаде и молодому Нику на маяке; иногда она думала о Пакле. Ей казалось, что она обрела покой. Но это было не так.
Колоссальная система огромного дерева переживала пик активности и ничего не знала ни об Армаде, ни о Джейн. Мириады листьев его раскидистой кроны, обращенные к солнцу, ежедневно превращали тяжелую двуокись углерода воздуха в углерод, который переходил в кору, тогда как в атмосферу выделялся кислород. Так, посредством исполинского дерева, дышала сама планета.
А также росла. Углерод поступал в кору дуба, которая, в свою очередь, добавляла к древесной толще годовое кольцо, так что в конечном счете, когда дуб и его сотоварищи валились наземь и то же самое век за веком делали их потомки, к земле неуловимо добавлялся тонкий слой углерода, который нарастал на протяжении эонов времени.
Мать исчезла.
Поздно днем в третью неделю июля Альбион вернулся домой и обнаружил, что она взяла лошадь, выехала и вот уже несколько часов ее никто не видел. Пару мгновений – сдержаться не смог – он яро молился, чтобы она свалилась или налетела на сук и сломала шею.
– Она не сказала, куда направилась? – спросил он жену.
– Ни слова.
– Ты не могла ее удержать?
Жена ответила взглядом, который показал, что вопрос его глуп.
– Нет.
Он вздохнул:
– Разумеется, нет.
Жива она или мертва, а ему придется ехать на поиски. Еще оставались долгие часы светового дня. Но он страшился того, что мог найти. Свидание с самой испанской армией едва ли представлялось слишком маловероятным.
