В ужасе он бросился на землю, осознал, что испанец взирает на него в изумлении, и махнул ему, чтобы сидел тихо, а сам осторожно выглянул из-за пучка травы. Леди Альбион находилась все там же. Она не увидела его. Она остановилась и всматривалась в море. Понаблюдав за ней пару секунд, он соскользнул обратно во впадину к испанцу.
– Все в порядке? – недоуменно спросил дон Диего.
– Да. Все хорошо. – Альбион с любовью посмотрел на своего новообретенного брата. Поистине адски жаль, что иначе нельзя. – Я должен вам кое-что показать, брат, – произнес он тихо. – На клинке. Смотрите.
Дон Диего подался вперед, чтобы взглянуть.
Тогда Альбион совершенно неожиданно пронзил его насквозь.
Или почти это сделал. Острие шпаги ударило в золотую цепь под рубашкой испанца. И в то время как дон Диего вскрикнул и в изумлении вытаращил глаза, Альбион, с искаженным лицом, ударял снова и снова. Грязная вышла работа.
Дождавшись, когда тело перестанет подергиваться, Альбион снял золотую цепь, которая весила фунта четыре, и, как сумел, засыпал дона Диего песчаной почвой, после чего пошел к своему коню. К счастью, мать снова скрылась. Он мрачно подумал, что она небось пытается поднять в Лимингтоне восстание.
Альбион оглянулся на место, где упокоился дон Диего. Конечно, с чувством вины. Но ему казалось, что порой бывает трудно судить, хорошее ли сделано дело или дурное. Речь шла о выживании.
Но теперь ему придется спешить. Предстояли другие хлопоты.
– Серебро? Ты уверен?
Горджес и Хелена находились наедине с ним в большом зале Херст-Касла. Они заставили его какое-то время ждать и смотреть на Солент, но теперь прибыли вдвоем.
– Я допросил его с пристрастием. Приставив шпагу. По-моему, он говорил правду.
– И этот испанец – он был один? – спросил Горджес.
– Сказал, что да. Он пытался затопить корабль и по ошибке остался на борту. Других я не видел, – продолжил Альбион, – так что, думаю, он не солгал. О серебре не знает никто, кроме нас, – добавил он осторожно. – Я сразу отправился к вам.
– Но испанца убил. – Горджес смотрел на него задумчиво.
– Он вдруг набросился на меня. Выбора не было.
– Не следует ли нам забрать тело? – спросила Хелена.
Повисло долгое молчание. Горджес осторожно взглянул на Альбиона, и тот ответил тем же.
– Пожалуй, нет, – услужливо сказал Альбион.
– Корабль, потерпевший крушение, принадлежит королеве, – твердо произнес Горджес. – Это не подлежит сомнению. Я сохраню его во имя королевы.
– Я вот о чем думал, – подал голос Альбион. – Королева очень любит вас, Хелена. Она могла бы пожаловать вам этот корабль. Я имею в виду, что она одаривала Дрейка и Хокинса, а Томас, хотя и не бывал в море, удерживал для нее Херст-Касл.
– Но Клемент! – засомневалась Хелена. – Не думаю, что она расстанется с тем серебром.
Горджес молча смотрел на нее.
– С каким серебром? – очень тихо спросил Альбион.
– О-о… – До нее наконец дошло. – Я поняла.
– Я немедленно доложу ей о кораблекрушении. Ты тоже можешь написать письмо. Спроси, можно ли нам взять трофеи. Скажи, что это всего лишь старый корабль. Что все вооружение отправится в форт, но если найдется еще что-нибудь ценное, то можно ли нам взять? Ты сумеешь изложить. Она знает, – сухо признался Горджес, – что я сейчас в некоторой нужде.
– Но что она скажет, когда мы найдем серебро? – спросила Хелена.
– Повезло, – непреклонно ответил Горджес.
– Мы же не знаем, что там серебро, – добавил Альбион. – Даже мои сведения могут быть неверны. Ваша совесть будет совершенно чиста. Там может что-нибудь быть, вот и все.
– А испанец?
– Что – испанец?
– Клемент, я сейчас же пойду и напишу письмо. – Она глянула на мужа. – Мы благодарны.
После ее ухода в помещении несколько секунд было тихо.
Затем Горджес заговорил:
– Тебе известно, что перед самым твоим приездом сюда в Лимингтоне арестовали твою мать?
– Нет.
– Мы получили сообщение от мэра. Похоже, она подстрекала народ к восстанию. На стороне испанцев.
Альбион побледнел, но сохранил самообладание:
– Хотелось бы мне удивиться. Ночью она сошла с ума. Но я не знал, что она уехала.
– Примерно так я и думал. Она заявила, что восстание возглавишь ты, Клемент.
– Неужели? – Альбион покачал головой. – Ночью она сказала, что, раз я не горю таким желанием, она сделает это сама. – Он иронично улыбнулся. – Я благодарен ей за веру в меня.
– Она сказала, что ты всегда замышлял присоединиться к испанцам.
– Так ли это? Единственного испанца, которого я до сих пор встретил, я убил.
– Действительно, – медленно кивнул Горджес.
– Видишь ли, – спокойно продолжил Альбион, – даже если моя мать не окончательно спятила – а она уже многие годы твердит о подобных вещах, – мне было бы никак не совершить ничего подобного. Я слышал это сотню раз. Она ежедневно грезит о восстании. Что бы я ей ни говорил, она ставит меня во главу. – Он вздохнул. – Что я могу сделать?
– Это чистая правда, – произнес Горджес через несколько секунд. – У тебя в любом случае ничего бы не вышло.
– Я бы и не пытался, Томас. Я лоялен. – Он посмотрел Горджесу в глаза. – Надеюсь, ты это знаешь. Я прав?
Горджес ответил таким же взглядом:
– Да, знаю.
С рассвета и до десяти часов того утра на горизонте за островом Уайт английские корабли почти хладнокровно обстреливали Армаду. К полудню оба флота снова шли через Английский канал, и так продолжалось два дня, пока герцог Медина-Сидония не велел бросить якорь в Кале и не направил срочные письма герцогу Пармскому, прося генерала немедленно прибыть и переправиться в Англию.
Парма ответил: «Нет». Он с раздражением объяснил, что переправа в его плоскодонках будет совершенно невозможна, если поблизости окажутся вражеские корабли. Он никуда не выступит, пока его не прикроет Армада, а это немыслимо на мелководье у берегов Нидерландов. Как выяснилось, все это он неделями говорил испанскому королю – факт, который король, предпочитавший верить в Провидение, не счел уместным довести до сведения герцога Медина-Сидонии.
Итак, испанская Армада стояла на рейде у Кале, направляя Парме все более недоуменные и огорченные письма, а Парма оставался в Нидерландах, до которых был день пути, и слал еще более резкие ответы. А англичане ждали на Темзе, в любой момент ожидая вторжения лишь потому, что им в голову ни разу не пришла одна-единственная мысль: испанский король послал свою Армаду без всякого согласованного военного плана.
