– Я пришла к вам. – Миссис Пенраддок не заготовила речь, потому что просто не знала, как это сделать. – Я очень хорошо помню вашего отца. Мой дед и старый Клемент Альбион, знаете ли, дружили, – выпалила она.
– Это возможно.
– Вам известно, что творят с моим мужем? Его обвинили в измене! – На последних словах ее голос возвысился, как будто речь шла о возмутительном деле.
Боже, могла бы крикнуть Алиса, если ты становишься во главе четырехсот человек, захватываешь шерифа и объявляешь войну правительству, то чего еще ждать? Но она понимала. Смотря на детей, она заметила, что старший мальчик сверлит ее глазами, и хотела ответить сострадательным взглядом, но знала, что не должна. Взамен она посмотрела сурово:
– Чего вы от меня хотите?
– Не может быть правым делом, – ответила миссис Пенраддок, показывая на шестерых детей, – оставить их без отца, что бы он ни сделал. Я хочу сказать, что он не позволил Уогстаффу казнить тех людей из Солсбери. Он никогда и никого пальцем не тронул. И если протектор сохранит ему жизнь, я знаю, что он поклянется впредь никогда не браться за оружие и даже полностью прекратить все сношения с королем.
– Вы выражаете просьбу, чтобы я написала обо всем этом мужу? Вы думаете, он может убедить протектора?
– Да. – Лицо миссис Пенраддок озарилось слабой надеждой. – Вы сделаете это?
Алиса пристально смотрела на нее. Она заметила тень надежды и понимала, что должна разрушить ее. Она не могла усугубить семейное горе возбуждением ложного оптимизма, который обречен улетучиться. Ее взгляд снова упал на Тома. Мальчик выглядит разумнее матери, подумала она.
– Миссис Пенраддок, – придав лицу суровое выражение, Алиса отчасти обратилась и к мальчику, – я обязана уведомить вас, что нет никакой надежды. Если судьи признают его виновным, он непременно умрет. Это все, что я могу вам сказать.
Лицо у женщины увяло, но она еще не до конца сдалась.
– Вы даже не напишете письма? – взмолилась она.
Алиса заколебалась. Что ей ответить?
– Напишу, – нехотя произнесла она. – Но это ни к чему не приведет.
– Ну, хоть пообещала написать, – сказала миссис Пенраддок детям на обратном пути.
И Алиса написала длинное и страстное письмо. Она пересказала мужу всю беседу и отметила все доводы в пользу полковника Пенраддока, включая те, о которых его жена не подумала. Какими бы ни были его намерения в начале этого злополучного дела, она ни секунды не сомневалась: если Пенраддок даст Кромвелю слово, то сдержит его.
Ответ Джона Лайла пришел через несколько дней. Он согласился с Алисой и переговорил с Кромвелем, но мало чем мог помочь, и удивляться этому не приходилось.
Зачинщики предстанут перед жюри, а те судьи, с которыми они дурно обошлись в Солсбери, не будут участвовать в самом суде, чтобы никто не заподозрил их в стремлении отомстить.
Если Пенраддока признают виновным – а он, несомненно, виновен, – то протектор дарует ему милосердную смерть. Но большего он сделать не может. Если он простит Пенраддока, то этим воодушевит любых других возможных бунтовщиков.
Томасу плохо запомнились дальнейшие дни. Были письма, отчаянные прошения. Какое-то время казалось, что гарантия надежной охраны и прощения, предложенная некоторым последователям, могла распространиться на Пенраддока и Гроува, но на это ответили отрицательно. Далее сложилось впечатление, что власти колеблются в плане выбора места, где вершить суд, но к апрелю было решено перевезти мятежников на запад Англии, в Эксетер, где их и содержали под стражей. Каждый день Томас спрашивал мать: «Когда мы поедем повидаться с отцом?», а она неизменно отвечала: «Как только он пришлет за нами».
Похоже, отец по-прежнему думал, что, возможно, его жене придется ради него отправиться в Лондон, а потому они оставались дома. Но в третью неделю апреля пришло сообщение: суд готов к рассмотрению дела. Полковник Пенраддок послал за женой.
– Можно и мне? – с мольбой обратился Томас.
Ему было сказано, что не сейчас. И вот опять пришлось остаться и ждать.
Мать отсутствовала, но он узнал вердикт еще до ее возвращения. Виновен. Послали к Кромвелю за смертным приговором. Теперь она обезумела. Пенраддок и Гроув подали апелляцию.
Сама она, как только добралась до дому, послала письмо Алисе Лайл, заявив:
– Я уверена, что она может что-нибудь сделать.
Хотя Томас так и не понял, с какой стати, коль скоро от той больше не было слышно ни слова.
Однако один удар оказался непредвиденным. На следующий день после возвращения матери, когда она успокаивала детей, к дверям подошел отряд из шести солдат с офицером во главе, и последний объявил несчастной женщине, что она должна уезжать.
– Уезжать? О чем вы? Почему?
– Дом конфискован.
– По чьему приказу?
– Шерифа.
– И меня, получается, выставляют на улицу? С детьми?
– Да.
Они переночевали в гостинице в Солсбери. Следующую ночь провели у родственников в Хейле. Однако на третий день пришло известие: им можно вернуться. Произошла ошибка. Решение насчет их имущества пока не принято.
Семья Пенраддок так и не узнала, что Алиса Лайл, в тот же день прослышав о случившемся, сообразила, что шериф, человек алчный, скорее всего, пытается присвоить недвижимость, и послала мужу отчаянное письмо с просьбой отменить приказ.
Через день после этого миссис Пенраддок с детьми выехали в Эксетер. Поездка заняла три дня. Когда они прибыли на место, от Кромвеля уже пришел приговор, начертанный и подписанный его собственной рукой. Вместо ужасных повешения, волочения и четвертования, которым подвергались предатели, Пенраддоку милостиво назначили казнь через отсечение головы топором. Его домашние никогда не видели казни изменника и плохо поняли, в чем заключалось милосердие.
В эту последнюю неделю им дважды разрешили свидание. Первое стало для Томаса потрясением. Хотя стараниями жены полковник Пенраддок был обеспечен свежей рубашкой, в своей маленькой камере он выглядел изможденным и исхудавшим. Тюремщики не позволяли ему мыться так часто, как ему хотелось, и Томас уловил, что от отца ощутимо попахивает. Но все это после первичного шока подействовало на него даже сильнее, чем могло бы в ином случае. Младшие дети лишь недоуменно таращились на неопрятного отца. Он заговорил с ними в своей обычной невозмутимой и добродушной манере, всех благословил, перецеловал и наказал быть мужественными.
Томас услышал, как он шепнул матери:
– Возможно, Кромвель смягчится. Но я сомневаюсь в этом.
Вторая встреча прошла тяжелее. С течением времени мать, хотя и старалась сохранять спокойствие, становилась все более отрешенной. По мере приближения дня казни она, похоже, думала, что ее призыв к Алисе Лайл обязательно принесет послабление. «Не понимаю, почему так долго! – вдруг сокрушенно взрывалась она. – Должно же прийти помилование!» Она сдвигала брови. «Не может не прийти». Помимо этого, она почему-то вновь и вновь возвращалась мыслями к тому факту, что люди шерифа на два дня выставили ее из дому. «Подумать только, что они пошли на такое дело!» – восклицала она.
