– Не понимаю, почему ты печешься об этих людях, которым, несомненно, нет ни малейшего дела до тебя, – заметил Лайл.
Она могла бы ответить: потому что полковник Пенраддок, обманутый или нет, стоил десятка твоих друзей. Но вместо этого поцеловала его и ничего не сказала.
Однако одно ей в Английской республике нравилось: терпимость в вопросах религии. Правда, эта терпимость не распространялась на Католическую церковь. Как истинная протестантка, Алиса не смирилась бы с этим. Папизм означал порабощение честных людей хитрыми попами и свирепой инквизицией; он означал суеверие, косность, идолопоклонничество и, скорее всего, иноземное господство. Но в широком диапазоне протестантских общин строгий Кромвель проявлял удивительный либерализм. Он отказался позволить пресвитерианцам навязать свои правила всем; были разрешены независимые церкви, которые сами выбирали себе священнослужителей и формы богослужения. Поощрялись яркие независимые проповедники, черпавшие вдохновение напрямую из личного религиозного опыта. Алисе они нравились. В основном это были честные люди. Когда она представляла, как обошлись бы с ними король Карл и его епископы – заткнули бы рты, изгнали из домов и с родины, а то и заковали бы в колодки или приговорили к отсечению ушей, – она, по крайней мере, могла поверить, что Английская республика в чем-то улучшила мир.
Затем Кромвель неожиданно умер.
Никто не был к этому готов. Всем казалось, что он проживет еще годы. Сын Ричард попытался занять его место, но он не годился для него. Лайл сказал Алисе, что все будет в порядке. Режим сохранится под руководством разумных людей вроде него самого. Но она покачала головой. Ничего не выйдет. Она это знала.
Ничего и не вышло. Впрочем, даже Алиса поразилась той скорости, с какой все развалилось. Те условия, на которые уповали джентльмены из общества «Запечатанный узел», теперь, всего через несколько лет, сложились самым естественным образом. После недолгого правления генерал-майоров народ возненавидел армию. Брожения начались и внутри армии. Парламентариям захотелось вернуть право на личное мнение. Роялисты из джентри увидели для себя шанс. Люди начали поговаривать, что на справедливых условиях им, может быть, будет лучше вновь обрести короля. И наконец, Лондон, располагавший достаточно крупной армией, и веривший в порядок генерал Монк договорились восстановить прежний режим.
Молодой Карл II был готов к этому и ждал. Он пережил обязательный период невзгод. Если когда-то он и верил в дурацкие доктрины отца, то их давным-давно выбили из его головы. Высокий, смуглый, приветливый, глубоко циничный, мечтающий покончить с изгнанием, полный решимости не быть свергнутым вновь, готовый к компромиссам, без единого гроша – наконец-то явился Стюарт, должным образом подготовленный к тому, чтобы стать королем Англии. Условия обговорили. Король вернется. Англичане приготовились ликовать, как будто и не отрубали голову его отцу.
Был ясный день в начале мая, когда Джон Лайл вернулся из Лондона. Алиса сидела с одной из дочерей у окна, и обе выбежали ему навстречу. Он выглядел бодро, но Алисе показалось, что он испытывает некоторую неловкость. Она спросила о новостях, и он с улыбкой ответил:
– Расскажу за обедом.
Когда семейство приступило к трапезе, он нарисовал радужную картину. Парламентарии, армия, лондонцы – все примирились друг с другом и с королем. Более дружественной обстановки нельзя было и представить. Никакой мести. Только когда дети ушли, Алиса поинтересовалась:
– Никакой мести, ты говоришь? Вообще?
Прежде чем ответить, Джон Лайл налил себе еще вина.
– Почти. – Он заговорил медленно, с паузами. – Конечно, остается вопрос об убийцах короля. Дело в том, – он старался излагать непринужденно, как будто обсуждал какое-то интересное судебное дело, – что его поднимает не король, а роялисты. Этим джентльменам хочется некоторого кровопролития за все понесенные ими утраты.
– И?..
– Что ж… – Теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. – Цареубийц будут судить. Не исключено, что казнят. Решать королю, но я считаю это вероятным.
Она секунду тупо смотрела на него, затем тихо сказала:
– Джон, ты цареубийца.
– Полно! – Он нацепил профессиональную улыбку. – Это можно оспорить. Ты должна помнить, Алиса, что в действительности я не подписывал смертный приговор королю. Думаю, меня можно не причислять к убийцам Карла.
– Не причислять кому, Джон? Тебя всегда им называли. Ты был с Кромвелем, ты ратовал за смерть короля. Ты помог предъявить обвинения, подготовил бумаги…
– Да. Но даже при этом…
Что это было – попытка внушить ей надежду, преподнести новости деликатно или же ее разумный супруг, столкнувшись с нынешним кризисом, вдруг утратил способность воспринимать очевидную правду?
– Тебя повесят, Джон, – сказала она, но он не ответил. – Что ты будешь делать?
– Думаю уехать за границу. Это ненадолго. Полагаю, самое большее – на несколько месяцев. – Он успокаивающе улыбнулся. – У меня есть друзья. Они поговорят с королем. Как только все утихнет, я вернусь. Это кажется самым разумным. Как ты считаешь?
Что ей было сказать? Нет, останься с женой и детьми, пока не придут тебя вешать? Ясно, что так не пойдет. Она медленно кивнула.
– Прости за это, Джон, – произнесла она скорбно, затем заставила себя улыбнуться, – но лучше нам числить тебя среди живых. Когда ты уезжаешь?
– Завтра на рассвете. – Он посмотрел на нее серьезно. – Это не затянется.
Больше она его не видела.
Он оказался прав насчет короля. При всех своих недостатках молодой король Карл II не испытывал жажды мести. После того как в октябре того года повесили двадцать шесть выживших цареубийц, он спокойно повелел своему совету не разыскивать новых. Если таковые объявятся, то будут вздернуты, но если не покажутся на глаза, он будет рад оставить их в покое. Однако роялистам, сторонникам короля, этой мести было мало, и они набрели на идею, которая показалась им замечательной. В следующем январе тела Кромвеля и его зятя Айртона выкопали из могил, доставили в Лондон и вздернули на виселицах Тайберна для всеобщего обозрения. Январь, несомненно, был выбран мудро как более холодное время года.
Но Лайл ошибался, если считал, что его нельзя причислить к цареубийцам. По мере того как он отсиживался в Швейцарии и ждал новостей, стало ясно: у него слишком много врагов.
«Мой дражайший муж, – печально написала Алиса, – тебе нельзя возвращаться».
Ежегодно возникал разговор о том, чтобы она приехала в Лозанну, где он теперь жил. Но сделать это было непросто. Начать с того, что не хватало денег. Бóльшую часть имущества Джона Лайла либо конфисковали, либо передали другим. Одно поместье отдали какому-то его родственнику на острове Уайт, который остался верен роялистскому делу. Другое перешло к младшему брату нового короля, Якову, герцогу Йоркскому. Не стало дома в Лондоне. Алисе пришлось в одиночку содержать семью на нью-форестское наследство и посылать какие-то деньги своему несчастному мужу.
