Главный сборщик, отвечавший за весь регион, находился в Саутгемптоне. Следующим по старшинству был Гроклтон в Лимингтоне. Имелся еще один, намного ниже чином и надзиравший за побережьем в Крайстчерче. Теоретически работники таможни обладали весьма внушительными силами и средствами. Для перехвата лодок контрабандистов у них имелись суда – обычно быстроходные тендеры. Были верховые, по одному на каждые четыре мили, – патрулировать берег. Были взимавшие сборы сотрудники, которые проверяли прибывающие корабли; замерщики для осмотра бочек, весовщики, досмотрщики – названия должностей менялись по мере того, как изыскивались новые способы регулирования торговли. Таких начальников, как Гроклтон, всегда назначали извне, чтобы их не сдерживали связи с местными. Очень часто они перед этим уходили в отставку с других государственных постов. Жалованье было скромным, но чиновнику даровали приличную долю каждой перехваченной контрабанды – хороший повод быть бдительным, как можно было бы подумать, однако Гроклтон знал точно, что начальник в Крайстчерче велел своим подчиненным ничего не патрулировать и не докладывать ни о чем замеченном.
Впрочем, не все таможенники были настолько трусливы. Чиновник Уильям Арнольд, служивший на острове Уайт, завоевал неприязненное уважение всей округи тем, как наладил свою работу. Не получая должной поддержки от правительства, он оплатил из собственного кармана быстроходный тендер для патрулирования местных вод, и это оказалось весьма действенно. Будь такие тендеры в других городах, контрабандистам пришлось бы туго. Правда, существовали и другие способы их схватить, и Гроклтон при всех своих недостатках обладал выраженным чувством долга и отвагой.
Именно поэтому, если сработает его план, ему предстояло вскоре стать самым ненавистным человеком в графстве.
Он продолжил путь по улице к причалу. Люди пришли в движение, но все равно наблюдали за ним. Он мог представить, какими взглядами его провожают, но не оборачивался. Внизу улицы, чуть в стороне от дороги, стояло здание таможни, являвшееся официальным местом его службы.
Гроклтон уже был недалеко от таможни, когда увидел француза. Тот тоже поклонился и учтиво улыбнулся, но по иной причине. Француз и его соотечественники находились в Лимингтоне в качестве гостей его величества. Поэтому он почитал за долг проявлять вежливость даже по отношению к таможеннику.
Граф, командир полка и истинный аристократ, был в высшей степени приятным человеком и большим поклонником миссис Гроклтон, с которой вел себя как с герцогиней. Во время недавней Французской революции несколько его родственников встретили смерть на гильотине, и в глазах миссис Гроклтон графа окружала некоторая аура трагической романтики. Он, как и его друзья-дворяне, а также расквартированные в Лимингтоне войска и кое-какие другие силы из числа укрывшихся в Англии французских эмигрантов, был готов при первой возможности вернуться на родину и сразиться с новым революционным режимом.
«Скоро, мсье граф, – вздыхала миссис Гроклтон. – Я верю, что скоро мы увидим лучшие времена». То, что на протяжении последних ста лет Англия бóльшую часть времени враждовала или была близка к вражде с королевской Францией, – факт, который при встрече с обаятельным французским аристократом начисто изгладился из ее памяти.
Поэтому не приходилось сильно удивляться, когда при виде француза таможенник извлек из кармана и вручил ему письмо со словами, подслушанными прохожим:
– Письмо от моей супруги, граф. – Сказав это, он направился к зданию таможни.
И лишь немногим позже, оставшись в своих апартаментах один и ознакомившись с содержанием письма, граф в ужасе пробормотал:
– Mon Dieu, что же теперь делать?
Дорожка от входной двери дома преподобного Уильяма Гилпина тянулась между живыми изгородями небольших полей, пока не встречалась под прямым углом с другой. Гилпин, с тростью и в большой шляпе священника, шагал по ней в обществе Фанни, одетой в длинный плащ с капюшоном. Они направлялись к скромному зданию, стоявшему слева в конце тропы.
Школа Гилпина несколько отличалась от заведения миссис Гроклтон, хотя приносила, возможно, такую же пользу. В Болдрском приходе раньше не было школы. Гилпин основал ее вскоре после своего приезда. И этот островок учености был очарователен, можно сказать, почти живописен.
Здание едва достигало в длину сорока футов и имело Т-образную форму. В протяженной центральной секции была одна-единственная комната с высоким потолком, длина которой равнялась двадцати пяти футам. Поперечная секция делилась на два невысоких этажа с помещением для учителя и классной комнатой для девушек. Прелестный классический фасад центральной секции с треугольным фронтоном был обращен к дороге. Это веселое маленькое сооружение ютилось на крохотном клочке земли. Ниже его дорога спускалась к реке и Болдрскому мосту. С восточной стороны путь вел к старому средневековому пастбищу и деревушке Пилли.
«Кто продал вам участок под школу?» – спросила однажды Фанни.
Она знала окрестных владельцев чуть ли не каждого дюйма земли, но это место не соотносила ни с кем.
«Я украл его у Королевского леса, – добродушно ответил священник. – Меня заставили заплатить небольшой штраф».
Цель совершенного священником поступка была довольно проста: собрать по приходским деревушкам Болдрского прихода двадцать мальчиков и двадцать девочек, чтобы научить их чтению, письму и счету, как назывались основы математики. Для чтения, конечно, пользовались Библией, по которой дважды в неделю устраивались проверки. Каждое воскресенье учащиеся надевали предоставленную школой красивую зеленую форму и шествовали в Болдрскую церковь. Эта последняя особенность обеспечивала священника и удобным стимулом. Он знал своих прихожан. Если ребенок бывал нужен родителям в поле, то день неявки на занятия не вызывал возражений, но прочная шерстяная и хлопчатобумажная одежда, которую школа предоставляла бесплатно, была серьезным побудительным мотивом для крестьянских семей. А если кто-нибудь из родителей выражал сомнение в надобности столь глубокой учености для своей дочери, он заверял того: «Поскольку арифметика и письмо не так нужны девочкам, мы уделяем больше времени вещам практическим: вязанию, прядению и шитью». Выйти за рамки этого уровня обучения приходская школа не отваживалась. Все соглашались с тем, что бóльшая образованность могла породить в деревенских детях недовольство своим уделом.
Сейчас, когда они дошли до ворот школы, Фанни спросила:
– А трудно ли этим детям научиться читать и писать?
Гилпин глянул на нее искоса:
– Потому что они дети простолюдинов, Фанни? – Он помотал головой. – Бог не создал людей с такими препятствиями. Поверьте, юный Прайд способен обучаться так же быстро, как и мы с вами. Пределы образованности будут положены тем, что он сочтет для себя полезным. Вполне разумно, смею сказать. Тпру, сэр! – вдруг воскликнул он, когда маленький десятилетний мальчуган с копной кучерявых черных волос вылетел из дверей и попытался прошмыгнуть мимо. – Что касается этого молодого человека, – улыбнулся ему Гилпин, ловко поймав малыша и приподняв его, держа под мышки, – то это дитя, Фанни, стало бы отличным классическим школяром, родись оно в другой среде. Правда, негодник ты этакий? – любовно добавил он, крепко удерживая мальчишку.
