С восшествием на трон королевы Марии и возвращением в епархию епископа Гардинера мать Клемента тоже вернулась к супругу, а Клемент познакомился с ней поближе. Она была поразительно красивой женщиной. Он очень ею гордился. И ему эти годы показались поистине счастливыми. Клемент помнил пышные материнские одеяния, которые он видел, когда ему позволили сопровождать отца и мать в Саутгемптон, чтобы приветствовать испанского короля, прибывшего для женитьбы на Марии Тюдор. Крепкая вера его матери была широко известна, и ее с мужем хорошо приняли при королевском дворе.
И даже ребенок родился тогда, сестра Клемента Кэтрин. Она была хорошенькой девчушкой. Он запрягал ее в маленькую тележку. Кэтрин любила его. Но вот королева Мария умерла, на трон взошла Елизавета, и в скором времени мать уехала снова, забрав с собой сестру.
Отец так и не сказал почему. Сама мать тоже не откровенничала после их встречи. Но он догадывался.
Дочь шлюхи – так неизменно называла мать королеву. Для праведных католиков жена-испанка короля Генриха была, конечно, его единственной женой, пока не умерла. Чехарда с разводом и повторным браком, санкционированная отколовшейся Англиканской церковью Генриха, была просто жульничеством. Поэтому Анна Болейн никогда не выходила замуж, а ее дочь Елизавета была бастардом. Не вызывала интереса у матери Клемента и Церковь королевы Елизаветы. Церковь, которую пытались создать Елизавета и ее советник Сесил, представляла собой компромисс. Королева не претендовала на духовное главенство – только на управление. Доктрины отражали своего рода реформированное католичество, а в болезненном вопросе о мессе – совершалось ли чудо и претворялись ли евхаристические хлеб и вино в тело и кровь Христа – Англиканская церковь придерживалась формулы, неопределенность которой граничила с гениальностью.
Но что ей было до неопределенности? Леди Альбион знала, что права. И это, по мнению Альбиона, стало причиной отъезда. Его отец был добр и по-своему набожен. Но род Альбионов шел на сделки еще со времен Колы Егеря, жившего пятьсот лет назад, а мать Клемента презирала компромиссы. Презирала и мужа, вот и уехала. Клемент подумал, что отец, наверное, испытал облегчение.
Хитрого компромисса королевы Елизаветы не хватило для сохранения мира в островном королевстве. Ужасные религиозные силы, развязанные Реформацией, теперь разделили всю Европу на два вооруженных лагеря, готовые воевать друг с другом ценой огромного количества жизней на протяжении более века. Какой бы путь ни избрала королева Елизавета, отовсюду грозила опасность. Она осудила крайности католической инквизиции. Она разделила ужас пуритан, когда в один страшный день святого Варфоломея французские католики-консерваторы вырезали тысячи мирных протестантов. Однако она не могла одобрить рост пуританской партии, которая желала посредством все более радикально настроенного парламента уничтожить ее компромиссную Церковь и диктовать самой королеве. Даже от ее естественного побуждения стремиться к тому упорядоченному миру, который предлагало традиционное католичество, было мало толку. Поскольку она не могла подчинить свою страну Риму, папа не только отлучил ее, но и освободил всех католиков от вассальной верности королеве-еретичке. Этого Елизавета стерпеть не могла, и Католическая церковь оказалась в ее королевстве вне закона.
Английские католики не подняли бунт, но предприняли все возможные шаги для защиты своей веры. И в Южной Англии мало где можно было сыскать больше верных католиков, чем в Винчестерской епархии. Даже в начале правления Елизаветы тридцать священников заявили, что скорее уйдут с должности, нежели свяжутся с ее компромиссной Церковью. Многие представители высшего класса, как называли джентри и купцов, вполне открыто исповедовали католическую веру. В семействе Питт одну из женщин заключили в тюрьму Клинк по приказу епископа, которому она бросила вызов, а королевский секретарь Сесил лично послал письмо Альбиону с требованием утихомирить свою жену.
«Я не властен над нею, она не живет в моем доме», – отписался Альбион. Клементу же он втайне признался: «Я не сумел бы прищемить язык твоей матери, даже если бы она со мной жила». В скором времени отец скончался, и было похоже, что власти с тех пор решили не обращать внимания на леди Альбион.
Но Клемент жил в постоянном страхе. Он сильно подозревал, что она укрывает католических священников. Остров Уайт и бухты на южном побережье Саутгемптона были естественными местами для их приема, и верное католичеству джентри – отказчики, как их уже называли, – было готово дать им приют. Теперь эти священники были объявлены вне закона; недавно в Винчестерской епархии нашли и отправили на костер четверых. Клемент ожидал в любой день услышать об аресте матери за укрывательство священников. Она и не потрудится соблюдать осторожность. Алые цвета, подумалось ему, – типичный пример.
Когда двадцать лет назад шотландские пресвитерианцы вышвырнули католичку Марию, королеву Шотландии, из ее собственного королевства, она вскоре оказалась в центре всех заговоров католиков, направленных на свержение ее английской родственницы-еретички. Ее содержали в Англии под домашним арестом, и эта ссылка выглядела бесконечной, пока наконец в начале 1587 года совет Елизаветы практически не вынудил ее казнить Марию.
– Это католическая мученица, – не замедлила заявить леди Альбион и через неделю приехала навестить сына, явив на всеобщее обозрение алые мученические цвета.
– Но нужно ли так открыто перечить королевскому совету и епископу? – спросил тот горестным тоном.
– Да, – ответила она просто. – Мы должны поступать именно так.
Мы. В этом была беда. Когда бы мать ни заговаривала с ним о необходимости предпринять опасные действия, она всегда говорила «мы» – пусть знает, что в ее представлении он неизбежно замешан в дело.
Десять лет назад мать наконец вступила в права наследства, оставленного родственником, и таким образом стала очень богатой женщиной, вольной тратить свое состояние, как и где ей заблагорассудится. Она никогда не говорила об этом. Он тоже. Идея о том, что ради наследования денег он присягнет на верность святому делу, была настолько же немыслимой, как и о том, что он получит хоть пенни, если не сделает этого. Единственный намек, который хоть как-то обозначил ее позицию, прозвучал лишь однажды, когда он обронил, что отец перед смертью остался без денег. На это она ответила: «Я не могла помочь твоему отцу, Клемент. Он был человек ненадежный». И Клемент подумал, что уловил в этих словах нечто похожее на легкий укус – приговор к нищете тех, в ком она разочаровалась.
Стало быть, «мы». Тот факт, что она все же должна была дать ему что-то, что теперь он был женат и обзавелся тремя детьми, а в случае недовольства советника королевы мог лишиться нескольких должностей в Нью-Форесте, которые приносили скромный доход, – все эти соображения, конечно, не значили ничего, если сейчас, стоя с ней рядом перед лицом Всевышнего, он дорожил ее добрым мнением.
– Чего вы хотите от меня, матушка? – наконец выдавил он.
– Переброситься парой слов наедине. Я не могла сделать это на свадьбе.
Торжества в Солсбери прошли с размахом: одна из ее племянниц выходила за представителя знатного сарумского рода. Говорить без риска быть подслушанной было практически невозможно.
