И все же в могучем дереве безусловно имелось нечто удивительное, даже магическое.
Дерево знало многое.
Прошло почти триста лет с тех пор, как беглый послушник Люк пересадил его в безопасное место. В дальнейшем лес, как с ним случается, немного сместился; олени и прочие травоядные питались молодыми побегами на травянистой лужайке, и дереву, таким образом, было даровано открытое пространство для роста. И если его лесные собратья росли высокими и узкими среди соседей, что обычно и происходит с дубами в естественной среде, дуб Руфуса мог беспрепятственно ветвиться и расти вверх, стремясь к свету.
Несмотря на имя, данное ему по глупости людьми, дуб Руфуса опоздал на два столетия, чтобы играть какую-то роль в трагической гибели короля Вильгельма, которая всяко наступила в совершенно другой части Нью-Фореста. Но его жизнь уже была долгой и сложной.
Дерево знало о наступлении зимы. Когда ударят морозы, тысячи листьев станут бременем. Поэтому оно уже начало сворачивать эту часть своей огромной системы. Сосуды, несшие соки к листьям и от них, постепенно закрывались. Оставшаяся в них влага испарялась на сентябрьском солнце, из-за чего листья желтели и сохли. В точности так, как в другое время года олень-самец перекрывает кровоток в рогах, после чего они высыхают и отпадают, дерево сбрасывало свою золотую листву.
Однако до листьев будет еще два сброса.
Зеленые желуди уже падали тысячами. Урожай желудей был у каждого дуба свой, в зависимости главным образом от погоды, и в разные годы менялся, но дуб, в отличие от большинства других растений, чем старше становится, тем больше дает семян, достигая пика в позднем возрасте. Желудями, со стуком падавшими с раскидистых ветвей, уже начали кормиться кабаны, а по ночам их грызли суетливые мыши; другие впоследствии достанутся белкам и сойкам, которые отнесут их подальше и для надежности зароют в землю. Так дуб разбрасывал семена для будущих поколений.
Второй сброс едва ли кто замечал. Весной крохотная орехотворка, похожая на летучего муравья, отложила свои цветастые тератоморфы на оборотной стороне дубовых листьев. Теперь эти образования, напоминающие мелкие красные бородавки, отслаивались и падали, чтобы перезимовать под покровом листвы, готовой на них слететь.
Тем временем в древесной коре сок, содержащий жизненно важный сахар, стекал к корням, глубоко под землю, чтобы храниться там в морозную пору.
И все-таки это нельзя было считать только сезоном закрытия. Да, падающие листья увидят отлет в теплые края тех, кто весной и летом составлял дубу компанию: певчих птиц, славок-черноголовок и горихвосток. Но закаленные малиновки и крапивники, зяблики, черные дрозды и лазоревки останутся, хотя и будут меньше, а то и вовсе прекратят петь. У неясыти обыкновенной и в мыслях не было покидать старый дуб; еще пройдут недели до того, как мириады летучих мышей устроятся в его расщелинах на зимнюю спячку. А вот дрозды и белобровики еще только прибывали в Нью-Форест из гораздо более суровых мест. Плющ, который стелился по нижним ветвям, намеревался использовать это время для цветения, тем самым привлекая насекомых, которые до сих пор были слишком заняты, чтобы опылять его цветы.
Поистине, дуб был готов снабжать лес удивительным объемом пищи. Не только желудями. Кора самого дерева изобиловала трещинами, в которых сновало без счета крошечных насекомых и других беспозвоночных. Синицы слетятся стаями на осенний пир. Поползни потянутся вниз, пищухи – вверх, так что ничто не пропадет. Но главной была палая листва.
Смерть в Нью-Форесте – не конец, а трансформация. Гниющий древесный ствол, покоящийся на земле, дает пропитание и кров тысяче крохотных беспозвоночных; палая листва, разлагаясь, расщепляется многими существами, особенно мокрицами и червями, хотя улиток здесь мало, а то и вовсе нет из-за кислой почвы. Но наибольший распад происходит позднее на более глубоком уровне. Тогда наступает время грибка.
Грибок бледен, омерзителен, соотносится с плесенью, гниением, отравой и смертью. И в то же время – нет. Растение ли он? Своего рода, хотя он редко зеленеет, как растения, поддерживающие себя, так как не содержит хлорофилла. Странно, но стенки его клеток состоят не из целлюлозы, а из хитина, который также образует оболочку насекомых. Грибок живет за счет других организмов, как паразит. Древние, не зная, как классифицировать гриб, утверждали, что он принадлежит хаосу.
А в Нью-Форесте грибы встречаются повсеместно. В основном они существуют в виде тяжей грибковой материи, которые очень похожи на шнурки и называются гифами. Под корой, под гниющими листьями, под землей они образуют замысловатую паутину – мицелий. И именно эта сокрытая масса мицелия преобразует плесень гнилого листа, возвращая в почву питательные вещества – азот, калий, фосфор, – чтобы напитать лес к будущей жизни.
Видны обычно только плоды грибов, и никогда их не бывает так много, как в осенних дубовых лесах. Вокруг дуба Руфуса произрастали сотни разновидностей: похожий на сырой стейк печеночный гриб, приютившийся в основании древнего ствола; съедобные грибы и ядовитые бледные поганки, под них маскирующиеся; поганки в красных и белых крапинах; дружелюбный белый гриб, который съедобен и чей мицелий вытягивает из дубовых корней сахар и отдает взамен минеральные вещества; зловонная веселка, растущая из круглого подземного стручка, который прозван ведьминым яйцом, выскакивает на божий свет за один-единственный день скользкой шляпкой, что привлекает мух, после чего уже через пару дней втягивается обратно.
Все эти и многие другие существа делили лесную подстилку под старым дубом среди пучков травы, мха и желтого курослепа.
Доехав до дерева, Альбион спешился. Он не торопился. После того как мать повернула на восток к Винчестеру и Ромси, он медленно углубился в Нью-Форест, то и дело задерживаясь у деревень в надежде, что великое лесное безмолвие умиротворит его дух. Но это не помогло. Его ужаснула не только мать. После ее откровений тот замысел, который он должен был осуществить в обозримом будущем, наполнил его еще большими опасениями. Поэтому он был рад отдохнуть под раскидистым дубом. Возможно, это даст ему покой.
Откуда, гадал он, бралась в этом огромном дубе живительная сила? В чем таилось его волшебство? Было дело лишь в неимоверной силе узловатого дерева? Или в том, что оно продолжает стоять живое, но неизменное, как древняя скала? То и другое, подумал он, и падающие желуди, и шелест листвы. Но было и что-то еще – то, что он часто испытывал возле ствола какого-нибудь зрелого ветвистого дуба. Клементу мерещилось, что дерево заключает его в невидимую сферу силы и власти. Это было странное, но неподдельное чувство. Он был уверен в нем, пусть даже не мог сказать почему.
В каком-то смысле он правильно воспринимал дерево. То, что корни зеркально отражают ветвистую крону, – факт. По мере того как расходятся ветви, то же самое делают корни. Что вверху, то и внизу. В этом смысле устройство дерева как единого целого весьма напоминает магнитное поле стержневого магнита, а то воистину и самой Земли. И кто знает, какие силовые поля, еще не измеренные человеком, окружают физическое проявление дерева как такового?
