К началу декабря дуб запечатался на зиму. Ветви были серыми и голыми; плотные почки укрылись от морозов под бурыми восковыми чешуйками. Глубоко под землей содержавшийся в соке сахар обеспечивал незамерзание древесной влаги.
Тринадцатого декабря, в день Святой Люсии, традиционный день зимнего солнцестояния, на рассвете выпал мокрый снег, а к полудню сильно подморозило, и когда бледное солнце ненадолго до окончания серого дня высветило дубовую крону, та оказалась сплошь увешана сосульками, словно некий древний сребровласый обитатель леса остановился там и пустил корни. И пусть даже слабое солнце чуть скрасило серость, свистящий ветер сновал среди сосулек, замораживая их все крепче.
Чуть выше в развилке дерева, где некогда свила гнездо голубка, безмолвно восседала большая сова. Гостья из замороженных лесов Скандинавии, она прибыла на зиму в не столь суровый край. Сова слепо смотрела на снег, но с наступлением сумерек она насторожит на удивление асимметричные уши и бесшумно слетит к какому-нибудь мелкому существу, отважившемуся выйти во мрак. Если бы кто-нибудь присмотрелся к подножию дуба, то останки дрозда рассказали бы ему о последней трапезе совы. Молчаливая птица медленно повернула голову. При желании она могла сделать это больше чем на триста шестьдесят градусов.
Под землей слизняки, черви и им подобные существа укрылись от лютого холода под палой листвой. Но хоронившиеся в кустах певчие дрозды имели вид измученный и исхудалый, хотя малиновка, напоминавшая в своем пушистом оперении гриб-дождевик, могла, вероятно, и выжить. Еще две недели крепких морозов или снега – и многие дойдут до такого истощения и слабости, что не смогут выжить.
Но если эти мелкие твари всегда опасно балансировали на грани жизни и смерти, то дерево с его огромной и сложной системой жизнеобеспечения было и намного сильнее. Ему еще так и не исполнилось триста лет. И все-таки природа налагала ограничения и на могучий дуб. По осени тысячи его желудей были сожраны свиньями и прочими травоядными; еще тысячи растоптаны или припасены белками и птицами, а другие прорастут, но будут съедены в виде побегов оленями. Из всего этого сонма желудей не вырастет ни один новый дуб в следующие пять, или десять, или даже двадцать лет.
Сейчас она испытывала чрезвычайную слабость. Она чувствовала, что в конце лета что-то пошло не так, – была уверена в этом до того, как отправилась тем осенним днем с Паклом отвозить древесный уголь в Херст-Касл. К тому моменту она размышляла о будущем.
Она прибегла ко всем средствам, какие знала. Она пыталась защитить себя. Каждый месяц во время растущей луны, полнолуния и луны убывающей она втайне молилась. Трижды она проводила викканский ритуал низведения луны. Но с приходом зимы стало ясно: ничто не изменит круговращения жизни, ничто не принесет исцеления и она должна перейти от этой жизни к другой.
Природа жестока, но и милосердна. Язва, выедавшая жизнь из жены Пакла, произвела в ее теле другие изменения. Она сильно побледнела; изменился состав ее крови. Жена Пакла погрузилась в дремотное состояние с тем, чтобы, когда язва наберет полную силу и наполнит ее тело болью, она сонно пойдет навстречу безвременному концу.
У них с Паклом было трое детей. Она любила лесной народ и отлично знала, что после ее ухода жизнь продолжится. И потому, действуя тайно, проводила свои ритуалы и делала то, что почитала за лучшее.
А ныне наступила полночь года, когда света едва набиралось на семь часов и весь мир, казалось, погружался в глубокий подземный мрак.
Две недели спустя, сразу после Рождества, Клемент Альбион проезжал мимо. Жестокий мороз ударил аккурат перед священным праздником. Хотя под копытами хрустело, он увидел стайку птиц, сражавшуюся из-за таившегося в палой листве червя. Сине-рыжая белка метнулась под укрытие куста боярышника.
Но Альбион приехал взглянуть на дуб.
В соседнем лесу вздымавшиеся в небо серые и серебристые ветви были голыми, если не считать темного плюща и белого как смерть лишайника. Дубы на опушке тоже были голыми.
Но дуб, стоявший поодаль, являл собой поистине странное зрелище. Он сбросил сосульки. Его крошечные, туго свернутые почки раскрылись, превратившись в зеленые листья. Альбион молча глядел на эту картину. Ничто вокруг не шелохнулось.
Почему это дерево из Нью-Фореста, как было исправно записано, вело себя так? Быть может, что-то случилось по ходу его роста – например, удар молнии, который каким-то образом переустановил внутренние часы, чья деятельность понятна не до конца и сводится к регулировке цветения. Еще вероятнее дело было в какой-то генетической особенности. Одна такая черта, нарушающая осенне-зимний процесс, приводит к тому, что некоторые дубы сохраняют листву всю зиму до самой весны. Появление листьев на Рождество могло быть еще одной генетической особенностью, а зафиксированное наличие в той же местности трех таких дубов подталкивало к мысли, что это именно так. Однако доподлинно никто не знал.
Альбион вздохнул. Было ли это чудом, как утверждала мать? Обращалось ли к нему дерево, напоминая о долге и вере? Было ли это волшебное дерево живой эмблемой вроде тех памятных знаков на пути к Святому Граалю из рыцарских романов?
Он надеялся, что нет. С осени от совета не донеслось и шепота о том, что он остается под подозрением. Он дважды встречался с Горджесом, и друг неизменно держался с ним сердечно. Правда была в том, что Альбион просто хотел жить спокойно. Горджесу, совету, самой королеве было не в чем его упрекнуть. Так ли это плохо? Разве большинству не хотелось того же? Эти цветущие деревья, три креста, распятия на Голгофе. Как ни рассматривай их, если три зеленеющих дерева являлись знамением, то они предвещали жертву и смерть.
Только бы испанское вторжение не состоялось. Мать оставит ему наследство в уверенности, что он бы присоединился к захватчикам. Горджес, совет и сама королева не предъявили бы никаких претензий. Он всем сердцем молился, чтобы не подвергнуться испытанию.
Вестей от матери какое-то время не было. Он должен был навестить ее в Рождество, но нашел отговорку. Хотелось бы знать, как долго он сможет ее избегать.
Через секунду он увидел ее.
Она сидела на зеленом дереве, высоко в ветвях. Как обычно, вся в черном, но отделка плаща была алой. Она взмахивала ею и перелетала с ветки на ветку, как огромная злая птица. Она повернула голову, чтобы взглянуть на него. О Боже, она, похоже, готовилась слететь к нему!
Альбион встряхнул головой, приказал себе не быть таким глупцом и снова взглянул на дерево. Обычное дерево, ничего такого, но руки у него дрожали. Немало потрясенный образом матери в виде птицы, он развернул коня и направился в Лимингтон.
Юный Ник Прайд всю зиму ждал благоприятного случая. Ранний апрель встретил проливными дождями, но затем по Королевскому лесу растеклось приятное тепло. Мир снова зазеленел, распустились цветы. Прайд знал, что время пришло, что Джейн ждет от него предложения, но он тоже играл свою роль.
Весь апрель он ухаживал. Иногда они не виделись пару дней, если не находили повода, но по воскресеньям встречались в Минстедской церкви. Между ними не возникало любовных ссор; похоже, они в таковых не нуждались. Джейн Фурзи была благоразумной, а он красивым молодым Ником Прайдом.
