И я подтянулся. Один раз.
Был в те годы другой популярный фильм – «Коммандо». Так вот не про меня ни разу.
Когда мой подбородок оказался над перекладиной, случилось страшное.
У моих тренировочных штанов, эпичных советских «треников», была очень слабая резинка. Едва я подтянулся, камень начал скользить вниз, увлекая за собой мои штаны. Несколько секунд я висел с подбородком над перекладиной в неравной борьбе с силой тяжести. Но камень победил. Он окончательно сполз вниз и упал на землю. Вместе с моими трениками.
Трагедия была не в том, что с меня сползли штаны. Это несколько подмывало героику момента. Но с этим еще можно было жить.
Трагедия была под штанами.
А под штанами у меня скрывались черные семейные трусы, гигантские, почти до колен, из того же советского эпоса.
Точно в таких же трусах на зарядку выходил наш местный физрук. Над ним ржал весь лагерь: физрук был худой, как жердь, и в этих трусах-парашютах вместе с ним легко мог поместиться взвод десантников в полной выкладке.
Те трусы в СССР не зря назывались «семейными»: по задумке партийных модельеров, в трудные годы в них должна была помещаться вся советская семья.
«Хьюго боссов» мужикам в Советском Союзе не полагалось – только бесполые трусы с функцией плащ-палатки.
В них я и висел под страшный гогот собравшихся. Под тот же гогот я спрыгнул с турника, элегантно спланировав над землей в трусах-парашютах. Если бы я просто повис с голым задом, и то было бы меньше позора, точно говорю.
В итоге рука все-таки обвила мой стан, даже несмотря на то, что я не вспотел. Только мужская. Это была рука Иж Юпитер-5. Он, единственный, не ржал. Красавец утешал меня, приговаривая, что подтянуться с таким утяжелением даже один раз для моего возраста – отличный результат. Потом он полчаса катал меня на мотоцикле вокруг футбольного поля, спасая мое реноме.
Но это не помогло. Лиза с того дня обходила меня стороной.
Очевидно, аристократическое имя Лиза и пролетарские семейные трусы не могли сосуществовать в одной системе координат.
27. Мистер Сэконд
Пионерские лагеря в СССР функционально напоминали древнегреческие мистерии: там последний крестьянин мог повстречаться с первым из богов.
В пионерлагере на практике воплощалась формула из «Интернационала»: «Кто был никем, то станем всем». Кем бы ты ни был на свободе, в лагере ничто не мешало тебе стать калифом на час.
За это я, тихий ботаник, затерянный между страниц Паустовского, пионерские лагеря обожал. И старался выжать максимум из своего недолговечного инкогнито.
Особенно мне запомнилась одна летняя смена в пионерлагере «Пионерские зори».
В те годы еще можно было стать душой компании благодаря книгам. На дворе стояли восьмидесятые, в стране еще работают библиотеки. Я, начитанный мальчик, перед сном в палате пересказывал своим новым друзьям безотказное: Дюма, Конан Дойл, Жюль Верн.
Я пересказывал артистично, самозабвенно, возможно даже, страшно сказать, увлекательнее оригинала, собирал толпы. В ночи изо всех щелей приползали ребята из других отрядов. На моей тумбочке всегда лежали свежие фрукты, вафли, шоколад, жвачки.
Но когда я пребывал в зените славы, к нам в палату подселили новенького, нашего ровесника. Он почему-то приехал в лагерь не с начала смены. Новенький первым делом раздал всем невиданную американскую жвачку. Я сразу его невзлюбил. Дешевые методы завоевания аудитории, мистер, сказал я про себя. А наутро он вообще охамел – надел джинсы и начал в них ходить! Чем создал вокруг себя нездоровый ажиотаж. И даже турбулентность. Но я лишь усмехался. Подожди, выскочка, бормотал я в темном углу, кусая ногти. Наступит ночь, и ты увидишь, кто здесь король танцпола. Ночь наступила, и я в очередной раз блистал со своими авторскими пересказами классики. Дюма, Конан Дойл, Жюль Верн. Класс, здорово, воскликнул новенький, когда я закончил. Хотите, я вам тоже кое-что расскажу, пока Олег отдохнет, добавил он.
«Пока Олег отдохнет».
Олег после этого отдыхал всю оставшуюся смену. Потому что новенький в тот вечер стал пересказывать всем порнофильм. По его словам, однажды он нашел в шкафу у родителей запрещенную кассету. И посмотрел ее на видике. Дважды, как утверждал новенький. Хотя врал, наверное. После двух раз его детская психика разрушилась бы окончательно. Скорее всего, один раз посмотрел, но и этого хватило, чтобы мальчишка все запомнил досконально.
С того рокового для меня дня новичок каждый вечер пересказывал собравшимся этот порнофильм. Один и тот же. Посекундно. К нашему корпусу стекался народ из соседних деревень. Гомеру не снилась такая популярность. Как только юный порнограф заканчивал свой рассказ, его дружно просили начать заново. Через неделю у слушателей уже появились любимые места. То тут, то там во время его выступления раздавался громкий шепот: «Смотри, смотри, вот сейчас он ее как чпок! слушай! слушай!»
Несколько раз я пытался повернуть историю вспять. Когда рассказчик замолкал, чтобы глотнуть «Буратино» со своей тумбочки, на которую, к слову, к тому моменту благополучно перекочевали все мои фрукты, вафли, шоколад и жвачки, я робко интересовался: «Может, „Собаку Баскервилей“?» В ответ на меня со всех сторон шикали: «Какую, на хер, собаку, не мешай слушать». Я и сам начал деградировать. Почти каждую ночь мне снился Шерлок Холмс, который вел себя с Миледи далеко не как сыщик, да и вообще не как джентльмен. А уж что у капитана Немо на подводной лодке в моих тогдашних снах творилось, даже вспоминать не хочется. Мы с новеньким повторили классический сюжет из «Человека с бульвара Капуцинов». Он стал моим альтер-эго, этот Мистер Сэконд, паразитировал на низменных инстинктах моих товарищей.
В довершение новичок увел у меня девушку. Ну, какая девушка может быть в одиннадцать лет. Я поцеловал ее один раз в лоб, а она меня два раза в ухо. Любовь на всю жизнь до следующей смены. Неуклюжая такая роковая страсть. Алина ее звали. Как выглядела – не помню, но имя в памяти навсегда застряло, необычное, красивое. (Кстати, Алина, если ты меня сейчас читаешь, будь ты проклята. Всю жизнь ты мне тогда испортила, все мои комплексы из-за тебя.) Так вот, эта Алина всегда танцевала только со мной. Я ей шептал безумное из Дюма, из Конан Дойла. А однажды припозднился я на танцы, глядь, а моя Алина уже с этим выскочкой, с этим малолетним Тинто Брассом вальсирует. Мне хватило одного взгляда на нее, чтобы все понять. Стоит моя Алина красная головы до пят, волосы дыбом, уши в три раза больше стали, а новичок ей тихонько что-то рассказывает, рассказывает… Понятно, что рассказывает, пол-лагеря уже наизусть эти его рассказы знает.
В тот вечер я поймал Алину и спросил, почему она меня бросила. Точнее, дословно я не так спросил. Я спросил, зачем ты воткнула мне в спину нож, зачем задушила нашу любовь. Что-то в этом ключе. Я тогда еще затейник был, жил широко. А она мне и отвечает, задумчиво так, проникновенно:
«Понимаешь, Олег, он такой интересный человек, столько в жизни уже повидал…»
