Отечественный «Винни-Пух» был энциклопедией советской жизни, парадом типажей. Я обожал этих персонажей, всех без исключения, что не удивительно, ведь их списали с моих знакомых и соседей. Винни напоминает откинувшегося уголовника. Отчасти эту аллюзию подпитывал Евгений Леонов, озвучивший медвежонка и сыгравший урку в «Джентльменах удачи». Но не только. Винни-Пух постоянно совершает различные правонарушения: гоп-стоп с пчелами, разбой у Кролика дома, разводилово Совы с ослиным хвостом. Винни-Пуху не хватает только смачной татухи на лапе, хотя не исключено, что на первых эскизах она была. Пятачок – классическая «шестерка», «слабак», «заблуждающийся». Кстати, самая серьезная статья в итоге светит как раз этой неуверенной в себе свинье – за применение огнестрельного оружия против пчел. Сова восходит к классическим перекупщицам в малинах, воспетых в «Место встречи» в лице Верки Модистки. Немудрено, что у нее нашелся ворованный хвост. Что касается ослика, тут все совсем очевидно, так как это образ вечно пьющей русской интеллигенции: депрессия в день рождения, где-то потерянная накануне часть тела, неузнавание себя в зеркале вод.
«Малыша и Карлсона» советские мультипликаторы обременили сразу несколькими подпольными смыслами. Во-первых, это пацифистский мультик: Карлсон – боевой вертолет, уволенный из армии за доброту и человеколюбие. Во-вторых, это протест против карательной педагогики в лице Домомучительницы. Карлсон – первый советский Монтессори.
Антагонисты в мультфильмах той эпохи были всегда привлекательнее протагонистов. Положительные герои вызывали отрицательные эмоции. За ними не хотелось идти даже до следующего столба, не то что до конца. В моем случае это наиболее яркое проявилось с «Ну, погоди!». Я от всей своей чистой детской души желал Зайцу смерти. Причем мучительной. Я не понимал, какого лешего этот гиперпозитивный хмырь докопался до несчастного Волка. Последний, опять же, олицетворял для меня очередную ролевую модель: я тоже мечтал носитель тельняшку, гонять на бетономешалке и опрокидывать урны.
Но самый разрушительный эффект на мое еще не оперившееся и покрытое нежной пыльцой детское подсознание произвел вроде бы совсем невинный и непритязательный мультфильм «Ох и Ах».
«Ох и Ах» – это еще одна филигранная фальшивка про двух антиподов.
Ох – антиобщественник, вредный элемент, нахлебник. Это в терминах той эпохи. Или: слоупок, депрессант, асоциал, мизантроп и прокрастинатор, если говорить современным языком. Такой мультипликационный Обломов.
Ах – его противоположность: энтузиаст, вертихвост, стахановец и передовик, или стартапер-адреналинщик, по-нашему. В вечной движухе и гиперактивности.
Ах постоянно норовит перевоспитать Оха, форматирует его, тормошит.
Официальная мораль советского мультфильма понятна: будьте, как Ах.
Но на меня лично сила этого произведения искусства действовала, как и было задумано его создателями, с точностью до наоборот. Я завидовал Оху и хотел жить как он – в кладовке и в паутине. Я снова, как и в случае с Зайцем и Волком, не понимал, почему этот розовощекий Ах до него докопался. И, когда в итоге по сюжету Оха заставили постричься и убрать паутину, я почти физически страдал.
После просмотра «Оха и Аха» я каждый раз доставал из ящика для стирки грязные вещи и отказывался идти в школу.
«Кладовка или смерть!» – скандировал я родителям.
Ах – это такой советский мультипликационный анти-Че Гевара.
В итоге после «Шпионских страстей» я, конечно, не стал шпионом, зато освоил английский и полюбил путешествия заграницу.
«Паровозик из Ромашково» научил меня тому, что в конце великого пути нет ландышей. Ландыши растут на обочинах. А в конце великого пути – лишь тьма гулкого депо.
«Винни-Пух» подготовил меня к разнообразию человеческой природы и к тому, что совы – не то, чем кажутся.
«Малыш и Карлсон» помог мне принять очень важное в моей жизни решение: после восьмого класса я перешел из обычной школы в экспериментальный лицей.
А благодаря «Ну, погоди!» я усвоил золотое правило, которому следую до сих пор, – держаться подальше от зайцев.
Как ни крути, получается, что всем хорошим во мне я обязан советской мультипликации.
10. Четыре танкиста и собака
В детстве художественный вымысел был для меня непосильной ношей. Если других детей искусство лишь слегка увлекало, то меня безвозвратно засасывало.
Так, после просмотра мультика про «Варежку» я наотрез отказался носить варежки. Тот просмотр очень некстати случился зимой, на улице стояли морозы, а не лежала прохлада, как нынче, в двадцать первом веке. Матушка, батюшка, бабушки, дедушки и тетушки использовали весь свой коллективный IQ, чтобы убедить меня утеплиться, но я извивался с воплями, что не собираюсь надевать на себя дохлых собак.
По словам Достоевского, все мы вышли из «Шинели» Гоголя. Про всех не скажу, но я лично вышел из «Варежки» режиссера Романа Качанова.
Кино имело надо мной тираническую власть. Кино продолжалось во мне и после кино.
Как-то раз, еще в начальной школе, я решил поиграть в «Четыре танкиста и собаку». В Советском Союзе гремел такой фильм польских кинематографистов.
Дома, в своей комнате, из подручных предметов я легко соорудил себе танк: четыре стула, впереди швабра – вот и весь военпром. И хотя стулья стояли в ряд, как в трамвае, главной бедой моего танка было даже не это. До четырех танкистов мне не хватало ровно трех танкистов.
Со вторым танкистом я решил вопрос довольно быстро, пригласив в гости закадычного друга детства Сему. Но дальше начались проблемы. С остальными членами экипажа возникли сложности: дело в том, что мы с Семой в то время больше не знали никаких других детей, кроме друг друга. «ВКонтакте» тогда еще не было, и оперативно расширить круг знакомств не представлялось возможным.
Сема предложил сделать вид, что два других танкиста погибли. Я готов был согласиться на эту уловку, но, как маньяк чистого искусства, выдвинул одно условие: тела мертвых танкистов должны быть настоящими. Сему это озадачило настолько, что он даже заплакал.
Я не мог позволить себе подвести польских кинематографистов. Горшочек моего мозга отчаянно варил, правда, как всегда, не по рецепту. Поэтому я довольно скоро нашел элегантное решение. Я объявил, что два других танкиста уехали в командировку. Звучало загадочно и торжественно.
Мы вчетвером – я, Сема и два танкиста в командировке – заняли свои места в танке. И тут я осознал, что у нас нет собаки.
Весь следующий час мы с Семой носились по двору перед домом за бездомной дворнягой. Несчастное животное неосмотрительно выбрало наш микрорайон для послеобеденного сна. Когда собачка уже почти сдалась и стояла на задних лапах, держась за березу и кашляя вместо лая, Сема запаниковал.
Он начал скакать вокруг меня и кричать, что, даже если мы поймаем собаку, мы никогда не сможем поймать девочку. Шельмец был формально прав. В фильме «Четыре танкиста и собака» фигурировала некая возлюбленная главного героя, рыжая бестия. Сема настолько не верил в наши с ним перспективы поймать целую девочку, что вторично за день заплакал. Собака отдышалась, на прощание лизнула плачущего Сему и убежала.
