Мы думаем, что второму ограничительному условию также не сложно соответствовать. Напомним, что недостаток понятия «факт» заключался в том, что оно не позволяло нам осмыслить колоссальную работу по редактированию, форматированию, упорядочению, дедукции, необходимую для того, чтобы придать некоторому набору данных смысл, которым он сам по себе не обладает. Традиция философии науки называет эту работу теоретической. Замечательный эвфемизм, спустившийся с неба Идей, чтобы озарить Пещеру! Выбранный нами термин «учреждение»• позволяет оценить по достоинству всю ту работу по редактированию и привлечению к делу, благодаря которой новое существо становится полноправным и признанным участником общественной жизни. Слово «теория» слишком сильно ограничено количеством агентов, ответственных за объединение и придание им устойчивости (111). Инструменты, корпорации, законы, привычки, язык, жизненные формы, расчеты, модели, метрологии – все это может претендовать на постепенную социализацию, на натурализацию существ, и мы совершенно не обязаны выделять в этом перечне то, что раньше относилось к области «наук», а что – к старой области «политики».
Мы думаем, что можем по достоинству оценить эту редакторскую работу, тем более что мы отказались от понятия социальной репрезентации, которое, как мы увидели в первой главе, до сих пор мешало придать положительный смысл понятию учреждения. Понятие артикуляции• позволяет связать качество реальности с количеством проделанной работы. Нет плюриверсума, с одной стороны, и представлений о нем людей – с другой. Как только существо становится частью миропорядка, это происходит не понарошку и вопреки учреждениям, которые за него отвечают, а «всерьез» и благодаря им. Это решение, которое не могло появиться раньше социологии наук и политической экологии, станет ключом к нашей разъяснительной работе. Теперь мы сможем применительно к коллективу говорить о различиях в степени в производстве и возрастающем уровне определенности, которую дихотомия факт/ценность сводила к противопоставлению знания и незнания (112).
Мы уже дали разъяснения относительно третьего ограничительного условия, предложив рассматривать нормативные требования не в качестве базового сценария, а как частный случай интерпретации фактов. Но так как доказательства будут представлены только в следующей главе, отложим пока их рассмотрение. Пока же приготовимся к тому, что моралист, а также ученый, политик, администратор или гражданин будут играть совсем иную роль.
Перейдем к четвертому ограничительному условию, соответствовать которому значительно сложнее. Единственным оправданием различия факта и ценности является то, что он препятствует контрабанде, с помощью которой не особо изобретательные мошенники представляли свои тайные пристрастия в виде единственно возможного естественного состояния или же, наоборот, использовали так называемые естественные состояния, чтобы избежать подробных разъяснений по поводу ценностей, которые они нам навязывали. Отказываясь от разделения фактов и ценностей, мы приняли на себя обязательство сделать по крайней мере не хуже, и теперь мы в том же положении, что и Евросоюз, который должен постараться сделать так, чтобы отказ от национальных границ не влиял на территориальную целостность. Бросив взгляд на схему 3.1, мы заметим, что совсем не сложно сделать это лучше: никто не сможет обвинить нас в том, что мы пытаемся избежать дискуссии или обойти контроль качества! Напротив, все четыре императива обязывают нас не отказываться поспешно от озадаченности, не форсировать бездумно процесс консультации, не забывать о проверке совместимости с уже принятыми пропозициями и, наконец, не фиксировать без надлежащих причин появление новых миропорядков. Действительно, на данном этапе, существенно не пересмотрев «описание вакансий» ученого, политика, администратора или экономиста, мы все еще не в состоянии доказать, что достоинства траектории исследования общего мира намного превосходят дихотомию наука/идеология. Читатель ожидает, что мы выскажемся подробнее по этому важнейшему вопросу, и имеет полное право сомневаться до тех пор, пока мы в следующей главе не покажем, что наши гарантии надежнее тех, от которых мы призываем отказаться.
Пятому ограничительному условию из нашего списка требований соответствовать намного проще, но доказать его куда сложнее. Если под охраной «автономии науки» и «безупречной нравственности» мы подразумеваем две сферы, взаимодействие между которыми полностью исключено, то мы, естественно, не сможем ему соответствовать. В этом и заключается недоразумение, которое привело к «научным войнам». Мы должны приучить здравый смысл к очевидной мысли, а именно: чем больше мы вмешиваемся в производство фактов, тем лучше они становятся, и чем больше нормативные требования будут заниматься тем, что их не касается, то есть фактами, тем больше они выиграют в качестве суждения… При этом мы можем гарантировать, что есть две власти, которые не нужно смешивать: принятие в расчет определенного количества существ и голосов, с одной стороны, желание этих существ и голосов сформировать общий мир – с другой. Будет потеряно что-то очень важное, если процедура принятия в расчет• будет сокращена, отодвинута, заменена процедурой упорядочения•, и наоборот, если эта последняя будет в свою очередь перезапущена, прервана, поставлена под сомнение с помощью принятия в расчет. Но в этом неосуществимом требовании – поддерживать автономию науки и безупречность морали – скрывается важная функция, которую необходимо сохранить, поместив ее при этом в другое место. Она ничем не напоминает безнадежный поиск безупречности, скорее, заставляет вспомнить о челноке, необходимом для работы новой двухпалатной системы, при этом обе палаты должны одновременно служить противовесом друг для друга и осуществлять координацию, не вмешиваясь в чужие дела. Эта задача станет сутью конституционной работы, осуществляемой политической экологией.
Если кто-то сомневается, что нам стоит зачесть выполнение последнего условия, необходимо вспомнить о той невероятной путанице, к которой на практике приводило это неприемлемое разделение фактов и ценностей. Мы увидим, что, переходя от одной Конституции к другой, мы не сеем хаос в рамках до сих пор прекрасно функционировавшего режима. Напротив, мы привносим немного логики туда, где до сих пор царил чудовищный беспорядок.
Перед тем как нас обвинят в «релятивизме» под предлогом того, что мы призываем не различать факты и ценности, мы хотели бы напомнить о непоследовательности Старого порядка, так как он, несмотря на все свои усилия, никогда не мог установить это различие, хотя, впрочем, он не особенно к этому стремился, поскольку настоящее различие между фактами и ценностями не дало бы ему возможности тайком подстроить под себя пригодный для обитания общий мир…
Никто не может толком разобраться в этом недоразумении. Ни ученый, от которого требуют то пребывать в абсолютной уверенности, то пускаться в рассуждения, то «брать на себя ответственность», лишая его при этом законной возможности перейти от озабоченности к иерархии. Ни моралист, от которого требуют распределить все существа в порядке важности, лишая его всякого точного знания о них и не разрешая ему проводить консультации. Ни политик, который, как считается, должен принимать окончательное решение, но поскольку он не имеет доступа к последним исследованиям, то должен делать это вслепую. Можно сказать, что за ним стоит народ. Ах, народ – сколько преступлений было совершено его именем? Подобно античному хору, он должен оттенять своим низким басом, своими стенаниями, своими меткими замечаниями деятельность тех, кто претендует на то, чтобы давать ему советы, обучать его, представлять, вести, оценивать, удовлетворять его требования. Если с ним советуются, то разве что в насмешку, допуская «участие общества в принятии решений». Если он должен о чем-то знать, то его просто ставят в известность о чем-либо, обнародовав, популяризовав и осуществив вульгаризацию (113). Ему не предлагают зайти в лабораторию и чем-то озадачиться. Когда ему говорят об учреждениях, то делают это исключительно для того, чтобы заточить его в тюрьме социальных репрезентаций, чтобы еще надежнее заковать его в цепи натурализации и неотвратимых законов и навсегда закрыть ему рот. Если ему предлагают выстроить собственную иерархию ценностей, то его лишают доступа к конкретным фактам, к реальной научной дискуссии, любой коллективной неопределенности. Едва ли незаинтересованный наблюдатель, посмотрев однажды на это вопиющее недоразумение, известное как «общественная дискуссия по проблемам науки и техники», сможет прийти к выводу, принципиально отличному от нашего: мы должны сделать намного лучше! При условии, что четырем разработанным нами требованиям будет придана некоторая динамика, которая позволит понять их лучше.
