Именно необходимость добиться положительного результата позволяет политикам лучше всего объяснить учреждение (№ 4). «Быстрее, надо уже с этим покончить, время идет, примем решение» – именно подобный порыв вносит оживление в работу второй палаты, в которую политики вносят путаницу. Как мы знаем, исследователи тоже умеют принимать решения и рубить сплеча, но у политиков помимо этого есть один уникальный талант: они умеют находить себе врагов. Без этой способности подобное решение, которое французы обозначают при помощи своего излюбленного выражения «рубить сплеча» [trancher], означало бы произвол, который приводит в ужас ученых, живущих по старой Конституции и вечно обеспокоенных тем, что их заставят получать знание слишком быстро (145). Без этой склонности делить коллектив на друзей и врагов требование закрытия дискуссии• никогда не будет выполнено: мы хотим все охватить, все сохранить, всем угодить, как людям, так и нелю́дям, а коллектив останется стоять с разинутым ртом и больше не сможет ничему научиться, потому что будет не способен вернуться на следующем этапе к интеграции тех, кто был исключен и подал апелляцию (146).
Мы можем быстро рассмотреть вклад политиков в разделение властей (№ 5), потому что именно они его инициировали. Сама идея о том, что мы не должны поспешно объединять коллектив, не разделив его предварительно на герметичные сегменты, обрекает нас на долгий путь, и ничто не может заставить нас проделать его быстрее. В этом и состоит решающий вклад политической философии: изобретение правового государства приобретет новый смысл после того, как оно будет связано с вопросом об автономии при постановке вопроса, привнесенного науками. Так или иначе, политики будут защищать свою границу иными средствами, чем ученые. Они будут настаивать на классическом разделении на два этапа – обсуждения и принятия решения. Первая палата представляется им как оплот свободы — место, где исследуют, обсуждают, консультируют, тогда как во второй выковывается необходимость, то есть составляют иерархии, выбирают, делают выводы, исключают. Но это почетное различие между обсуждением и решением обретет вместе с новой Конституцией принципиально иной смысл. Приписывая свободу людям, а необходимость – природе, Старый порядок не решался разделить коллектив в соответствии с его естественными сочленениями, как того требовал Сократ… Производство свободы и учреждение необходимости отсылают нас не к разделению природы и общества, объекта и субъекта, а к двухпалатной системе политической экологии, к соблюдению принципа разделения власти принятия в расчет и власти упорядочения. Даже если форма этого утверждения все еще шокирует, мы обсуждаем, а также решаем вопросы как в отношении фактов, так и ценностей.
Возможно, именно последняя компетенция коллектива, позволяющая ему осуществлять всеобщую сценаризацию (№ 6), является наиболее важной, но до сих пор наименее исследованной. Коллектив, как мы уже поняли, это не просто какая-то существующая в мире вещь с определенными и окончательными контурами, а предварительное движение к сплоченности, к которой необходимо постоянно возвращаться. Его контуры по определению не могут быть зафиксированы, подвергнуты натурализации, несмотря на постоянные усилия ученых с их большими нарративами объединить то, что собирает нас вместе под покровительством природы. Для осуществления подобной тотализации политики располагают принципиально новой компетенцией: им удается прийти к временному единству, постоянно работая над его оболочкой, именно это мы называли последовательным построением (147). Политики не надеются внезапно и благодаря чистому везению набрести на уже сформированное «целое» или же раз и навсегда составить некоторое представление о «нас», к которому больше не нужно возвращаться. Они ничего не ожидают, кроме самого движения, в котором вновь и вновь воспроизводится работа по очерчиванию контуров коллектива, наподобие светящихся в темноте жезлов, ограничивающих пространство исключительно благодаря придаваемой им скорости. Если политика остановится хоть на секунду, то больше никакая точка зрения, никакая ложь, никакое безумство не позволят сказать «все мы» вместо других. Это совершенно удивительное требование, которое делает политиков столь непостижимыми в глазах представителей иных гильдий и служит поводом для обвинений во лжи и мошенничестве (148). Ничто не сравнится с этим ноу-хау.
Не путаем ли мы науки с политикой? Ни в коем случае, ведь именно теперь, когда ученые и политики сотрудничают для выполнения одних и тех же задач, мы понимаем принципиальную разницу между ними, которую невозможно было обнаружить при старой Конституции, потому что она безнадежно тонула в неосуществимом разделении истины вещей и человеческой воли – как будто нам проще сказать, что представляют собой существа, чем выяснить, чего они хотят. Как политики, так и ученые работают над одними и теми же пропозициями•, одними и теми же группами людей и нелюдéй. Все пытаются представить их настолько точно, насколько это возможно. Должны ли мы сказать, что ученые не отказываются от своих слов, а политики постоянно лгут и скрывают свои мысли, как если бы первые должны были бы убеждать, а вторые – внушать? Нет, обе гильдии находят удовольствие в этом искусстве превращений: одна для того, чтобы получить информацию от надежных свидетелей за счет применения своих инструментов, а другая – для осуществления невероятной метаморфозы, в ходе которой множество яростных или вялых голосов сливаются в один. Можно ли утверждать, что они занимаются одним ремеслом? Не совсем, поскольку смысл слова «точность» существенно отличается в случае двух ноу-хау: чтобы избежать путаницы, ученые должны удерживать дистанцию между пропозициями, которые они наделяют смыслом, и тем, что они говорят о них, тогда как политики должны их путать, постоянно меняя определение субъекта, который говорит «это мы», «мы хотим». Первые охраняют «их», вторые – «нас».
Раньше считалось, что политическая экология должна собирать вместе людей и природу, тогда как она должна сочетать научный и политический способ смешивать людей и нелюдéй. Существует разделение труда, но не разделение внутри коллектива. Мощное влияние политической экологии объясняется именно тем, что она делает возможной синергию между взаимодополняющими компетенциями, которые необходимо связать, так как лишь предрассудки, навязанные старой Конституцией, до сих заставляли нас помещать их в различные сферы реальности. Коллектив нуждается как в поддержании дистанции, так и в том, чтобы брать на себя риск ее отмены. Если бы только в момент рождения мы не разделили этих ложных близнецов, доверив одному задачу честно представлять природу, а второму оставив лишь ад Пещеры! Без этого разделения мы могли бы легко понять, что они должны сотрудничать в осуществлении всех функций коллектива, используя при этом свой особенный талант. Мы не должны больше требовать сотрудничества от каменщиков, слесарей, плотников и оформителей, скрывая от них, в работе над каким общественным зданием они должны использовать свои взаимодополняющие таланты! Каждое ноу-хау должно быть на своем месте и вовремя приложить руку к общему делу, которое каждый раз понимается по-новому.
Теперь уже ничто не мешает нам сказать, что науки идут прямо, а политика описывает кривую, вспоминая старую метафору, которая противопоставляла два режима публичной речи. Установление цепочек референции позволяет за счет целой серии контролируемых преобразований обеспечить точность репрезентаций и четко выделить различные сегменты этой прямой. Тогда как неуверенная речь человека, постоянно проводящего собрания, должна представлять собой промежуточную область между внутренним и внешним, между «ними» и «нами», поскольку для обеспечения точности репрезентации она не может пользоваться прямыми линиями, а только искривленными. Да, политическое животное остается «принцем каламбуров» [prince des mots tordus]. То, что делает его лживым в глазах Науки, окончательно сделает его лжецом, если он будет говорить прямо. Если кто-то пытается провести прямую линию, когда нужно провести кривую, говорят, что он «ловко вывернулся», что он уклоняется от возложенной на него задачи. Не это ли происходит с политиком, который вмешивается в научные споры: в таком случае он оставит поэтапную работу над оболочкой коллектива, поторопится, пойдет напрямик, не сможет больше честно представлять своих избирателей. Чтобы иметь возможность расширяться, коллектив нуждается в этих двух достаточно разрозненных функциях, одна из которых позволяет охватывать множества, не уничтожая их, а другая заставляет их говорить одним-единственным голосом, не разбрасываясь. Чтобы понять, что новые функции коллектива несут позитивный смысл, нам нужно оценить вклад других гильдий: организаторов рынка, моралистов и администраторов.
