Таковы пропозиции, практически вовлеченные в жизнь коллектива; в любом случае они уже начинают говорить на ее языке: «Я вызываю смертельную и неожиданную болезнь» – говорят вирусы вместе с вирусологами; «Я особенно быстро загрязняю реки» – говорят эти удивительные удобрения вместе с фермерами и нефтехимиками; «Я предлагаю способ в корне изменить космологию» – говорят пульсары и сопровождающие их радиоастрономы; «Я плачу, но мои пожелания не принимаются в расчет» – говорят потребители с их собственной манерой подсчета; «Я предлагаю еще более радикальным образом изменить космологию» – говорят летающие тарелки вместе со своими уфологами; «Я навожу и снимаю порчу» – говорит фетиш вместе со своим колдуном. Ассамблея, которая одновременно примет все эти предложения, быстро станет недееспособной, прислушиваясь ко всевозможным причудам тех, кто настаивает на своем существовании. Даже те, кто указывал на опасности культурного релятивизма, не могли и представить себе, каким кошмаром все обернется. При этом важно, чтобы верхняя палата не отсеивала их слишком быстро. Не будем забывать, что у нее больше нет старой бритвы, которая позволяла, хотя и без особого успеха, отличать высказывания от фактов и суждения от ценностей. (Нет, ни в коем случае, мы еще не готовы выпустить помещенную под домашний арест эпистемологическую полицию, чтобы она пошла гулять с топором в руке.) Верхняя палата не должна возводить плаху или виселицу: она должна всего лишь расчистить путь для другой палаты, переходя ко второму типу исследования, именуемому консультацией.
Эти слова, возможно, смутили читателя, он чувствует, что чернила еще не высохли и ему предлагают поставить свою подпись, не раздумывая. Это второе задание не менее оригинально и требует не меньших усилий, чем озадачивание. Кто должен судить о качестве пропозиций, толпящихся у дверей коллектива? Модернистская Конституция никогда не могла ответить на этот вопрос, именно поэтому она всегда подавляла демократию, которую якобы однажды вызвала к жизни. Смешивая задачи двух ассамблей, забывая о священном разделении властей, заменяя его нелепым разделением на факты и ценности, того, что есть, с тем, что должно быть, она никогда не имела достаточно смелости «мотивировать решение об отказе», как говорят юристы, довольствуясь произвольным отсеиванием, отбирая претендентов исключительно по внешности, безапелляционно бросаясь словечками вроде: «Рационально! Иррационально!»; «Первичные качества! Вторичные качества!» Никогда эти существа-претенденты, если только им не повезло попасть к «белым халатам», не имели в узких рамках модернизма права на комиссию, составленную с учетом их собственных проблем, вставших теперь перед коллективом.
Ассамблея будет работать еще лучше, если ей удастся подобрать для каждой пропозиции-претендента наиболее компетентное жюри, способное судить о нем и соответствующее требованию весомости•. Несмотря на видимость, это самая сложная из всех задач для тех, кто привык к удобствам модернизма, так как рискованные соединения• делают очевидной некомпетентность привычного нам жюри. Если слово «консультация» пользуется столь дурной репутацией, то именно потому, что мы считаем, что добиться появления активных участников совсем несложно. Однако нет ничего более сложного, чем найти и вызвать надежных свидетелей•, способных покончить с затруднениями речи•. Мы хотим наполнить поля Швейцарии генетически модифицированными организмами? Кто должен судить об этом? Возможно, сами швейцарцы. Употребляющие наркотики придают им такую важность, что предпочтут умереть, нежели отказаться от них? Допустим. Кто должен судить об этом? Почему не сами наркоманы? В любом случае мы не можем отказать им в месте в нашем жюри. Лосось покидает реки Алье и избегает решеток, установленных на плотинах? Кто должен об этом судить? Разумеется, лосось, он так или иначе должен участвовать в жюри. Мы хотим спасти слонов Кении, заставляя их пастись отдельно от коров? Прекрасно, но как вы спросите у масаи отдельно от коров, коров без слонов, прокладывающих для них путь в лесу, и слонов без масаи и коров? Эти щекотливые вопросы встают перед верхней палатой, которая обязана определить для каждого существа свой план исследования, серию испытаний, которая позволит судить о его важности.
Можно сказать, что верхняя палата всего лишь готовит для нелюдéй человеческую экспертизу, и не совсем понятно, зачем распространять принципы социал-демократии на объекты! Однако она занимается чем-то прямо противоположным, так как теперь пользуется всеми преимуществами, которые предоставляет ей кооперация различных гильдий. Социал-демократ может наконец научиться у ученых уважительному отношению к иностранцам… Жестокий парадокс, свидетельствующий о слабостях модернизма, научил нас тому, что консультации с нелюдьми́ даются нам намного легче, чем консультации с людьми. Исследователь не может себе представить, что план изучения какого бы то ни было феномена будет составлен раз и навсегда. Это все равно, что представить, будто существует один-единственный научный метод! Найти подходящее сочетание, вызвать надежного свидетеля, найти способ опровержения гипотезы – этого часто хватает для Нобелевской премии! Никто не может себе представить, что можно говорить со слонами, не проконсультировавшись с ними в соответствии с экспериментальной процедурой невероятной сложности. Однако с людьми мы поступаем не столь деликатно. Под предлогом того, что люди наделены даром речи, политики, а вместе с ними многие специалисты по опросу общественного мнения, социологи, журналисты и статистики воображают, что можно говорить вместо них, не консультируясь с ними на самом деле, не используя рискованные экспериментальные установки, которые позволили бы сформулировать им самим интересующие их проблемы, вместо того чтобы просто отвечать на заданные им вопросы. Пародируя Фигаро: «Если принять в рассуждение все добродетели, которые требуются от объектов, то много ли найдется людей, достойных быть нелюдьми́?» (167)
Мы прекрасно понимаем всю важность принципа разделения властей между двумя ассамблеями: если мы будем вмешиваться в исследование второго типа с вопросом о совместимости кандидатов с коллективом, то никогда не сможем найти подходящее жюри для каждой пропозиции. Мы захотим, напротив, ускорить процесс, отсеивая из жюри тех, чье присутствие может узаконить пребывание в коллективе существ, которые не должны стать его частью – согласно нижней палате и их предшествующему статусу. Именно это больше всего возмущало в старой Конституции: «Если наркоманы будут определять политику в отношении наркотиков, до чего мы докатимся?»; «Если уфологи будут заседать в жюри, которое должно судить о присутствии в нашем небе летающих тарелок, то не станет ли возможным любое сумасбродство?»; «Если масаи вместе со специалистами по слонам должны вынести суждение о своем опыте общения с ними, то как мы сможем получить неопровержимые данные?»; «Если человеческие эмбрионы будут против стариков, страдающих болезнью Паркинсона, то не остановит ли это научный прогресс?» Эти возмущенные реакции в рамках модернизма выдадут за голос нравственности, тогда как они нарушают обязательное этическое условие любой дискуссии: как верно заметил Хабермас, никто не обязан следовать решениям, принятым после дискуссии, в которой он не принимал участия.
Как все великие моральные принципы, изобретенные для того, чтобы защитить человека от объективации, этот замечательный принцип распространяется на всех: как на людей, так и на нелюдéй. Впрочем, его применение не оспаривается, если мы утверждаем, что астрофизики должны заседать в жюри, которое решает, существуют ли пульсары на постоянной основе. Однако в данном случае вопрос заключается в том, должны ли в этом жюри заседать исключительно астрофизики. И на этот раз сочетание различных ноу-хау позволяет нам необходимым образом расширить список членов жюри. Как найти тех, чья жизнь существенно изменится с появлением пульсаров? Возможно, не все они носят белые халаты. Но кто они? Где они прячутся? Как их узнать? Как их собрать? Как заставить их говорить? Таковы вопросы, которые постоянно беспокоят верхнюю палату и которые не должны быть поставлены под сомнение по причине неуместности, противоречия здравому смыслу или существующим обычаям. Именно в этом политическая экология совпадает с древнейшей демократической интуицией и находит ей подобающее место, без страха развивая экспериментальную метафизику, результаты которой не известны заранее, так что судить о них могут только те, кто смог перевести подобные выступления на их собственный язык.
