Моды сменяют друг друга, чередуясь, как широкие и узкие штаны. Пусть так. Отрицать моду нецивилизованно. Но существует и такой принцип, который исповедуют многие, я в том числе. Этот принцип сводится к формуле “модно то, что я ношу”. И мне плевать на чужую моду.
И речь не о том, чтобы непременно пребывать в оппозиции. Натужная, крикливая, неопрятная оппозиция так же глупа и неприятна, как респектабельная, самодовольная, лоснящаяся любовь к начальству. Впрочем, нет, не так. Глупа так же. Неприятна так же. Но в гораздо меньшей степени опасна для душевного здоровья общества.
Нужна дистанция. Именно дистанция по отношению к власти, государству и даже обществу. Но на это не способна интеллигенция, склонная к крайностям. Одним из признаков цивилизованности того или иного государства можно считать наличие такой общественной функции, носителем которой является человек, обычно называемый интеллектуалом. Это не оппозиционер и не апологет государства. Это его трезвый критик и ироничный комментатор. Это официально признанный носитель независимого взгляда. Это диагност. И никому не приходит в голову упрекнуть его в неблагодарности. Про таких людей никто не скажет, что сало они американское едят, а сами только гадят, издеваются да подначивают. Эти люди необходимы, и никому не приходит в голову в этом усомниться.
Но это другая традиция, которая ни к нашей стране, ни к нашей интеллигенции – “совести народа” – никакого отношения не имеет. А к ней имеют отношение судорожные метания от ненависти и презрения к горячей любви и беззаветной преданности.
Слово “интеллигенция” недаром женского рода. Она, то есть русская, потом советская, потом снова русская интеллигенция, – дама столь же влюбчивая, сколь и ветреная.
В начале советской власти интеллигенция не очень жаловала Ленина. Революцию, которая ей “дала все”, она беззаветно любила. Ленина – не очень. Поэма Маяковского – скорее социальный заказ уже сталинской эпохи, чем плод страсти. Интеллигенция на ранних порах полюбила Сталина. Он завораживал и интриговал. Он мало говорил и очень пристально смотрел. Потом к этим вольным чувствам прибавилось ощущение ледяного ужаса, и интеллигенция на многие годы закоченела в своей любви, вроде как спящая красавица, покуда к ее сахарным устам не приник Никита Сергеевич. Тогда интеллигенция прониклась священной ненавистью к тирану и полюбила как раз Ленина, полюбила настолько, что со всей решительностью, на какую оказалась способна, потребовала убрать его с денег. Впрочем, не особенно отказывалась и от денег с Лениным.
Я хорошо помню, как интеллигенция пыталась полюбить Андропова, сменившего совершенно нетоварного, смешного, нелепого, обсыпанного орденами и анекдотами Брежнева. Я помню, как мне всерьез говорили о том, что Андропов – человек интеллигентный и образованный. Что он не то, чем кажется вначале. Что он собирает абстрактные картины, слушает джаз, а по своему дачному участку ходит в – страшно сказать – джинсах. Я тогда спросил у одного своего приятеля: “Как ты думаешь, мы доживем до того, что члены Политбюро вдруг разом облачатся в джинсовые костюмы?” – “Боюсь, что доживем”, – ответил приятель. Он, слава богу, ошибся. До такого великолепия мы не дожили, а дожили мы до того, что никакого политбюро нету и в помине. Политбюро нет, и многого другого нет, а вот любовь и ее превратности никуда не делись, ибо ни природа, ни история не терпят пустоты.
Некритические дни
В нашей стране критика во все времена воспринималась с большим подозрением, иногда чреватым серьезными последствиями для носителя критического сознания. Критика в разные времена называлась то очернительством, то лживыми измышлениями, порочащими наш общественный строй, то фальсификацией истории в ущерб интересам группы граждан, в дальнейшем именуемой “Россией”.
Впрочем, не будем очернять и фальсифицировать. Была и критика. Журнал “Крокодил” и бескомпромиссный михалковский “Фитиль” продергивали с песочком и волокитчиков, и бюрократов, и летунов с несунами. Доставалось и тунеядцам. Мало не казалось и непутевым смежникам, время от времени срывавшим важное производство посредством недопоставок оборудования.
И еще была критика. Она была явлена в виде брошюр общества “Знание”. Брошюрки так прямо и назывались: “Критика буржуазных течений в современной западной философии” или “Критика модернистских тенденций в западном искусстве”. Я, кстати, не желая быть неблагодарной свиньей, не могу не сказать слов благодарности за эти самые брошюрки. Любознательное юношество моего поколения узнавало хоть что-нибудь о современном искусстве именно из этих “критик”.
Но важнейшим из всех искусств являлась и является апологетика, с разной степенью философской глубины и художественной выразительности разъясняющая населению, за что именно оно так любит родное государство. Любовь не должна корчиться безъязыкая, иначе она не любовь, а темный инстинкт.
Сегодня искусство апологетики переживает пору расцвета, разухабисто гуляя по информационным просторам нашей родины, как гулял по Уралу Чапаев-герой: с присвистом, с уханьем, с двумя притопами и тремя прихлопами. Без оглядки на всякие глупости вроде звездного неба над головой, нравственного закона внутри нас и уж тем более химеры совести.
Разнообразные апологеты нынешнего российского режима при всей пестроте оттенков делятся на два отчетливо различимых типа.
Первые, немногочисленные и довольно-таки трагичные в своей исторической обреченности, а уже потому вызывающие нечто вроде человеческого сочувствия, мыслят приблизительно так: “Да, в России демократии нет. И быть не может. И быть не должно. И это правильно. Потому что демократия – это разнообразие, а ничего вреднее для нашего здоровья, чем разнообразие, предполагающее необходимость выбора, разрушающую нашу традиционную цельность, нет и быть не может.
У нас свой путь, без всяких там разделений властей, прав человека и прочей хрени, придуманной специально для того, чтобы окончательно запутать и закабалить и без того запутавшегося и закабаленного вредоносной городской цивилизацией нашего простого и доверчивого парня, который от ваших общечеловеческих ценностей и прочих гей-парадов совсем, глядишь, сбрендит и либо сарай с боеголовками подожжет, либо, не дай бог, кого-нибудь прирежет под осенний свист от испоганенной атлантической жидовней, но не до конца еще выветрившейся душевной широты.
И правильно все делают наши нацлидеры, что шлют куда подальше незваных благодетелей. И не надо перед ними лебезить да заискивать. Не выйдет, господа! Вашим планам не сбыться! Без вас и без ваших так называемых общечеловеческих ценностей проживем. Жили мы и отцы наши, деды-прадеды без вашего плюрализьма. И хорошо, кстати, жили. Дружба потому что была, порядок, соблюдение очереди на помывку коридора и перловка три раза в день по будням, не считая выходных, когда еще и колбаса за рупь девяносто кило”.
Вторые устроены чуть сложнее, а потому они и заметно противнее. То есть сложность их тоже, прямо скажем, не слишком уж и сложна. Они просто, как хулиганы-подростки на дорогах, развернули знаки – плюсы на минусы, право на лево, верх на низ. Но все равно какое-никакое ноу-хау.
