– Что тебе? – раздраженно спросила она.
При взгляде на Каллиопу Джемма по-прежнему испытывала странное головокружение, подобное тому, которое ощущаешь, когда тебя раскручивают с повязкой на глазах, а потом отпускают. Сняв повязку, ты с удивлением обнаруживаешь, что мир вокруг по-прежнему вращается.
– Чего ты хочешь?
Она хотела напугать или прогнать реплику, но та продолжала глазеть. Невозможно было избавиться от ощущения, что Каллиопа каким-то образом проникла в тело Джеммы и не была другим человеком, а была лишь ее собственной тенью. Это объясняло бы и странное чувство усталости, которое она испытывала при каждом вдохе, словно ей приходилось дышать за двоих.
– Я смотрю на тебя, – ответила реплика, – чтобы понять, каков мир снаружи. У тебя длинные волосы, как у медсестер. И ты толстая, – добавила она, но это прозвучало негрубо. Каллиопа и не подозревала, что это звучит невежливо, как не догадывалась, что пялиться нехорошо.
Джемма сразу почувствовала жалость и стыд за ненависть, которую испытывала к ее лицу, к самому ее присутствию, за желание избавиться от нее.
Каллиопа встала на колени и немного приблизилась к Джемме, а затем снова отстранилась и села на пятки. Должно быть, они одного возраста, но выглядела реплика моложе.
– Ты знаешь доктора О’Доннелл? – спросила она. – Ту, которая меня назвала. А потом она ушла. Они все уходят, но обычно не навсегда. Ты должна ее знать. Она тоже сейчас Снаружи, – пояснила Каллиопа, словно Джемма могла не понять.
Девушка попыталась сглотнуть, но не смогла. Как объяснить ей?
– Я не знаю доктора О’Доннелл, – просто ответила она.
– А Пиноккио? – спросила Каллиопа. – Ты знаешь Пиноккио?
– Пиноккио? – Джемма решила, что реплика шутит, но та была абсолютно серьезна. Ее огромные глаза на худом лице сияли, словно луны, такие знакомые и одновременно чужие. Девушка вдруг осознала, что ни разу не услышала, чтобы Каллиопа пошутила или хотя бы сказала в насмешливом тоне.
– Пиноккио – это кукла, деревянный мальчик, – она перескакивала с одной темы на другую. В ее сознании смешивались реальность и вымысел, прошлое и настоящее. – Уэйн называет меня Пиноккио, и я помалкиваю. Не называю ему имени, которое мне дала доктор О’Доннелл. С этим нужно быть осторожнее. Если кто-то дает тебе имя, ты потом навсегда принадлежишь ему. Пиноккио хотел выйти Наружу и стать настоящим мальчиком.
Она снова перескочила на другую мысль. В потоке ее сознания не было системы, она не делила темы по степени важности.
– Кит съел Пиноккио, но тот развел костер в животе у кита, – она засмеялась, и Джемма отшатнулась от неожиданности. Это был не обычный смех – скорее скрежет пилы по металлу. – Устроил пожар, как в Хэвене. Прямо у кита в животе, вот здесь, – она указала на свой живот. Кажется, ей это казалось уморительным. – Уэйн объяснил мне, как это делается. И киту пришлось его выплюнуть. Когда пожар начался в Хэвене, я совсем не боялась. Не то что другие.
Расшифровка слов и мыслей Каллиопы требовала едва ли не физических усилий. Джемма хотела было объяснить, что Пиноккио – всего лишь сказочный герой, но передумала.
– Внешний мир большой, – сказала она вместо этого. – Гораздо больше, чем ты думаешь.
Каллиопа обняла колени и кивнула.
– Я знаю. Видела через забор и по телику. Но какая разница? Оно умирает, и это, и это, – она показала пальцем на трех реплик. – И это тоже, – она показала на себя. И, прежде чем Джемма успела сказать хоть что-нибудь, чтобы переубедить ее, Каллиопа продолжила болтать:
– Хэвен намного больше, чем это. Тут только крыло «А» уместилось бы. А еще там больше дверей и больше медсестер. Я не люблю медсестер, потому что они давали нам зеленые и синие таблетки, чтоб мы спали. Хотя некоторые ничего. Одна из девушек-солдат разрешила мне потрогать пистолет. – Она говорила быстро, жадно хватая воздух в паузах, будто слова были болезнью, от которой она могла избавиться. – В Хэвене нам не разрешают находиться с парнями из-за их пенисов и из-за того, как нормальные дети рождаются. Но на Рождество все по-другому, тогда бывает Отбор.
Мурашки побежали по шее и позвоночнику Джеммы. Тонкие светлые волосы на руках, за которые Эйприл дразнила ее Гусыней, встали дыбом, словно перья у птицы, поднятые ветром.
– Что ты имеешь в виду? Какой еще Отбор? – переспросила она, но Каллиопа не слушала. Она снова путалась в мыслях и историях, вываливая на Джемму все слова, которые столько времени держала в себе.
– Ты когда-нибудь использовала пенис, чтобы сделать ребенка? – спросила она, и Джемма впала в ступор, не в силах ответить. – Доктора все еще не знают, могут ли они. То есть можем ли мы. Ну, может ли оно. У Пеппер был ребенок в животе, но она потом порезала себе запястья, и они стали осторожнее с тех пор.
Джемма уже теряла нить ее рассказа. Реплика все время путала местоимения. Лира и Орион тоже иногда называли себя «оно». Все реплики путали слова «хочу» и «прошу» или «делать» и «иметь».
«Я их имела, – как-то настаивала одна из реплик, когда медсестра пыталась отобрать у нее стакан с остатками старой еды, которые та прятала за одной из отошедших пластиковых панелей. – Я это имела. Это мне».
Некоторые реплики вовсе не умели разговаривать, только рычали и мычали, как животные.
– В общем, врачи не знают, – Каллиопа продолжала болтать, ковыряя ногтем болячку на ноге. Когда потекла кровь, она даже не моргнула. Просто наблюдала за тем, как алая дорожка скользит по ее икре, словно это вовсе и не ее кровь. – Некоторые из этих слишком тощие для месячных, но у меня есть. Уэйн говорит, это значит, я теперь женщина.
Джемма ощутила очередной приступ тошноты.
– Кто такой этот Уэйн?
– Он рассказал мне про Пиноккио. – Ее глаза напоминали скорее пальцы, которые шарят в поисках чего-то. – Я всегда хотела ребенка, – прошептала она. – Иногда я ходила в отделение для младенцев и качала их, говорила им всякие хорошие слова, как будто это я их сделала, а не врачи.
Кровь прилила к голове Джеммы с такой силой, что она почти ничего не слышала. Младенцы. Маленькие дети. Она не видела здесь ни одного. Куда они делись, что с ними случилось?
Но ей не пришлось спрашивать. Каллиопа наклонилась вперед – одни горящие глаза и горячее дыхание.
– То отделение быстро сгорело, – сказала она. – Крыша обвалилась и раздавила всех моих малюток.
Джемма резко отвернулась, но бежать было некуда.
«Никто не отсюда, девочка. Даже сам дьявол».
Каллиопа улыбнулась, показывая зубы.
– Хэвен был лучше, конечно. Хотя тут мне больше нравится: из-за парней, из-за того, что с ними можно поговорить, когда захочешь, – она говорила так быстро, что Джемма едва не пропустила эту фразу.
– Подожди. Подожди же секунду, – она сделала глубокий вдох. – Что ты хочешь сказать? Как с ними можно говорить?
