Про «большую работу» его Аля узнала годом раньше, когда однажды отец вдруг расплакался при ней: «Я порчу жизнь тебе и маме». Спросил, не лучше ли ему оставить семью, сказал, что жизнь его пойдет «только хуже и труднее», и, беззвучно зарыдав, признался: «Я запутался, как муха в паутине…»
Эх, эх, в эту «паутину» он запутает скоро и дочь, и даже двенадцатилетнего сына. Мур напишет потом в дневнике, что еще в Париже стал «откровенным коммунистом» и, тайно от матери, ходил с отцом на сотни (именно так!) рабочих митингов. А вообще Сергей завербует для работы на СССР 24 человека, хотя на Лубянке будет доказывать, что больше тридцати. Как вербовал – запомнит тот же Сосинский. «Вот как я мыслю… голубчик, – вкрадчиво внушал ему как-то бессонной ночью Сергей. – Оба мы крепко… согрешили перед родиной: проливали народную кровь, кровь трудящихся в защиту буржуазного дерьма и монархической сволочи. И вот… когда мы так мучительно жаждем вернуться на родину… честными и чистыми… мы должны потрудиться для нее, подвергая себя и семью свою опасности, и если того требует дело… требует Москва – вплоть до пролития крови…» – «Согласен, до пролития крови, – ответит Сосинский, – но своей – не чужой!..» И откажется сотрудничать. А про встречу эту, узнав потом об убийствах, похищениях людей и слежках, скажет прямо: «Со мной говорил чекист, наемный убийца, палач…»
Впрочем, для Али, для глупой мечтательной девчонки, он был не просто любимым папой – романтическим героем, рыцарем без страха и упрека. Он приведет ее в «Союз возвращения на Родину», в те семь комнат на втором этаже, которые на годы станут их вторым домом (Париж, ул. де Бюсси, 12) и где Сергей был главным. Внешне всё было почти невинно – «культурная работа»! Семинары, лекции, хоровой кружок, театральная студия (в одном спектакле играла и Аля), шахматный кружок, выставки советских художников, просмотры новых кинокартин из СССР, даже льготная подписка на газету «Правда» и журнал «Огонек», даже своя столовая – дешевая и вкусная. Здесь Сергей выпускал журнал «Наш Союз», в котором печаталась Аля, и здесь даже Цветаева не раз читала стихи. Но это – внешне. А на деле, как в закрытом письме на имя генпрокурора СССР Руденко с гордостью напишет Аля уже в 1954 году, в «эпоху реабилитантства» «Союз возвращения» был одним «из замаскированных опорных пунктов нашей контрразведки в Париже…» Она, Аля, как верно заметит один из исследователей, слова «контрразведка», «разведка», «невидимый фронт» повторяла до конца дней, считая, что они «красивее», чем слова «агент», «сексот», «шпион»… И она, как через много-много лет напишет ее парижская подруга, дочь писателя Зайцева, уже «ни с кем и никогда не была полностью откровенной. Никогда…»
Да, всё темно и ныне в делах НКВД в Париже. Вербовал Сергея, как я думаю, Волович, скромнейший делопроизводитель генконсульства СССР, а на деле с 1928 года – резидент ОГПУ, матерый агент НКВД Захар Волович (он же Янович, он же – Вилянский). Кстати, близкий «дружбан» Маяковского и Бриков; они у себя в «салоне» (Москва, пер. Маяковского, 15/13) будут звать его просто Зоря. Зоря был резидентом еще в Праге, а в Париже – это точно! – именно он организовал громкое похищение председателя Русского общевоинского союза генерала Кутепова. Того похитили нагло, схватили прямо у дома, где жил (Париж, ул. Руселе, 26). Парижские газеты сразу (слышите, цветаеведы!) указали на Яновича, то есть на нашего Воловича, и уточнили: «Янович – начальник парижского ГПУ (при полпредстве)». Участвовал ли в этом громком деле Сергей, неизвестно, но ныне пишут: он всё чаще оказывался в круге самых сомнительных дел ГПУ-НКВД. Всего, что было, никто, конечно, не знает еще, но некоторыми не дорожками – еле видными тропками спецслужб уже сегодня пройти можно. Пишут, например, что Эфрон руководил слежкой за сыном Троцкого – Львом Седовым, который выпускал в Париже «Бюллетень оппозиции». Однажды пришел во Франко-Славянскую типографию, где вместе с другими русскими изданиями печатался бюллетень, и попытался взять у Седова якобы «интервью». Тот, малоразговорчивый, а может, и осторожный – попросту выгнал Эфрона. Потом, получив «наводку», где живет Седов (Париж, ул. Лакретель, 26), Сергей со своими людьми почти демонстративно поселился рядом (Париж, ул. Лакретель, 28). Кстати, Родзевич, подельник Эфрона, который вместе со всеми жил здесь на конспиративной квартире, позже, уже в 1970-х, по какому-то странному капризу снимет квартиру как раз в доме, где жил когда-то Седов. Наконец, потом, и это, как пишут, уже точно, в ночь на 7 ноября 1936 года (в годовщину русской революции), Сергей окажется в толпе громил, которая с факелами ворвется в помещение Института социальной истории, где хранился архив Троцкого (Париж, ул. Мишле, 7), и выкрадет сорок пачек документов. Сам же Седов позже явится к своим друзьям, к французскому писателю Андре Мальро (Париж, ул. Бак, 44) и попросит помочь ему уехать в Испанию – добровольцем. «Я твердо решил, – вспоминала его слова жена Мальро, – что мое место в Испании, как сына организатора Красной армии»… Но уехать, увы, не успеет – его то ли отравят, то ли зарежут в парижском госпитале во время операции аппендицита. Тоже темная история. Сосинский пишет, что брошюровщики из окна всё той же Франко-Славянской типографии увидят, как среди бела дня в скорую помощь, которую, как выяснится, никто не вызывал, какие-то люди в белых халатах запихивали Седова. А на другое утро, скажет уже жена Мальро, «я прочла в газетах о его смерти… на операционном столе под скальпелем хирурга…». Сергей в кровавом финале этой истории не участвовал – он был уже в Москве, но в другом похищении – в похищении генерала Миллера, который в Общевоинском союзе занял место исчезнувшего Кутепова, – кажется, участвовал. Миллера схватят на шумной улице и, усадив в машину, усыпив хлороформом, тайно доставят на советский пароход. Наконец, и это главное, Сергей отправлял в Швейцарию «своих» людей: учительницу, шофера, бывшего священника – для убийства (дубинка по голове и восемь пуль в тело) Игнатия Рейсса, Игнаса Порецки. Рейсс, польский коммунист, ставший в 1937-м сначала резидентом НКВД в Париже, а потом «невозвращенцем», отказался вернуться в СССР и написал Сталину ярое обличительное письмо. Из-за этого «дела» Сергею и пришлось бежать из Франции. Неизвестно, шел ли сам Сергей, извините, «на мокруху»: на убийство бывшего секретаря Троцкого Рудольфа Клемента, советского банкира Навашина, Агабекова – в Бельгии, тех, кого Москва требовала «выманить» из заграницы?.. Но что он был в курсе этих событий, был посвящен – это точно. «Для таких людей, – пишет знавший его еще молодым человеком Дмитрий Сеземан, – это время стало звездным часом. Испанская война, “мокрые дела” под видом “секретных операций” – всё это было для них вроде “второго Октября”… компенсацией за то, что первый-то Октябрь они проглядели…»
«Куда девался прежний Сережа, мягкий, смешливый говорун? Откуда взялась забытая офицерская выправка?» – удивлялся Сеземан на квартире своего отчима, бывшего белого офицера Николая Клепинина (Париж, ул. Мадлен Моро, 8), уже завербованного Сергеем в «агенты НКВД». Не хватало, пишет Сеземан, только френча и портупеи, когда Сергей тоном стратега обсуждал на кухне передислокацию бригад в Испании, модернизацию Красной армии и хитрые происки «пятой колонны» в СССР, которая несомненно связана с гестапо. В письмах сестре в Москву Сергей жаловался теперь только на жену: «С Мариной зарез. Не знаю, что и делать. Человек социально дикий, ею нужно руководить как ребенком…» А она, потеряв фактически мужа, потом дочь (та скоро уедет в СССР), и не зная еще, но потеряв и сына, ясно видела беспросветное будущее свое. Всё видела в этой карусели, всё чуяла и всё – заранее предсказала себе.
