Елена заинтересовалась Булгаковым еще до знакомства с ним. Потому он ли отбил ее у генерал-лейтенанта Шиловского, она ли его – не ясно. «Она разыграла свою “партию” и выиграла ее» – так скажут биографы. Читайте: умела добиваться своих целей. По одной ее версии, увиделись впервые «на блинах», кушали их у общих знакомых в доме Нирензее, о котором я уже писал, сидели рядом, и он, заметив, что она ловит его шутки, «выдал такое, что все стонали…» Условились пойти на лыжах, потом на одну генеральную репетицию, потом – в актерский клуб, в «Клуб театральных работников», в подвал, где он с Маяковским в ее присутствии лихо сыграл на бильярде (Москва, Старопименовский пер., 7, корп. 3). По другой версии Елены, встретились у Уборевичей, в квартире командующего Московским округом – муж Лены был тогда замом его и вместе с ней жил в этом же доме – «доме военных», как звали его в столице (Москва, Большой Ржевский пер., 11, стр. 1). Жена Уборевича была актрисой, в доме командующего устраивались артистическо-музыкальные вечера, и кто-то через сестру Елены Ольгу Бокшанскую (она была секретарем Немировича-Данченко во МХАТе) позвал и Булгакова. Он и тут смешил всех, дурачился, даже якобы взобрался на буфет и сидел там «по-турецки и в чалме». Чего-то такого Елене, катавшейся в семье как сыр в масле (дома немка – воспитательница ее детей, еще домработница), и не хватало. «Не знаю, куда мне бежать, но хочется очень», – писала Оле, сестре.
Из письма Елены Булгаковой – сестре Ольге Бокшанской: «Тихая семейная жизнь не совсем по мне. Или вернее так, иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни… При этом ты не думай, что это является следствием каких-нибудь неладов дома. Нет, у нас их не было за всё время нашей жизни. Просто, я думаю, во мне просыпается мое прежнее “я” с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам… Больше всего на свете я хотела бы, чтобы… всё осталось так же при мне, а у меня кроме того было бы еще что-нибудь в жизни, вот так, как у тебя театр…»
Ну, скучно, ску-у-у-чно было капризной, балованной, самовлюбленной дамочке. «Ты лисичка», – скажет ей через годы Ермолинский, друг писателя. Напишет: «Она могла по-женски обмануть кого угодно, притворяясь то беззащитной и милой, то лукавой хищницей…» «Вот и Миша говорил, что похожа», – откликнется Елена на «лисичку». Хотя была, по-моему, просто танк. Когда мужу-генералу давали квартиру на Ржевском, она выбрала себе лучшую: в бельэтаже и с окнами на улицу. Шиловский, тогда начальник штаба округа, попробовал урезонить ее: неудобно, дескать, – лучшую, возможно, выберет Уборевич, командующий. «Но самоуверенная и хорошенькая Елена, – пишет Яновская, – стояла на своем». И Уборевич, вообразите, засмеялся и отдал квартиру – поехал на третий этаж – окна во двор. Орел – не женщина! Она ведь и к Шиловскому, тогда еще командующему 16-й армией РККА, ушла когда-то от его адъютанта Неелова – первого мужа своего. К слову сказать, и Фадеев, с которым сойдется после смерти известного, но все-таки рядового писателя Булгакова, был генералом, если не маршалом от литературы – генсеком. И не «кристаллики» ли здесь «виноваты»? Те, что убивают. Помните, в рассказе «Морфий» нас предупреждали: будьте осторожны с кристаллами наркотика? Не так ли, подумалось, и в любви, где даже крохотный «кристаллик» корысти способен убить любое чувство? Не знаю. Известно, что еще за три года до брака с Мастером «лисичка» уже «интересничала» с ним: «Очень вы милы моему сердцу. Хочется вас увидеть жутким симпатягой…» И подписывалась: «Ваша Мадлена Трусикова-Ненадежная». Вот «Мадленой», да еще «Ненадежной», думаю, она и была, а отнюдь не Маргаритой. Сам Булгаков, впрочем, будет звать потом этот новый «приз» свой и Люси, и Мыся, и Шампольон, и Куква. Только вот не узнает, что «кристаллики морфия» будут и в ее жизни: она ведь признается потом, между делом, что когда в 1956-м умирала ее мать, бестрепетно ввела ей смертельную дозу морфия – ну, чтоб не мучилась. Такая вот – «куква»! Или – «актриса», ловкая и неискренняя, как считала прямая Надя, сестра Булгакова.
А вообще пролистано, подбито и давно подсчитано: только двух женщин называл Булгаков «королевами»: маму («светлая королева») и Елену, третью жену свою, – «королевушка моя». Но жаркий спор кипит до сих пор, она ли Маргарита, или все-таки – кто? Сама Елена, я уже говорил, сразу назвала себя так. В шестидесятые годы прошлого века, когда мы и биографии писателя толком не знали, давала даже понять, что и «Елена рыжая» в «Белой гвардии» – тоже частично она, хотя роман был не только написан – опубликован за четыре года до встречи с ней. Но вообще, каких только предположений насчет «королевы Марго» я не встречал. Нашлась даже реальная Маргарита – Маргарита Смирнова, в перчатках с раструбами и букетом желтых цветов, с которой Булгаков и впрямь был знаком. Татьяна Луговская, сестра поэта, дружившая с Еленой, назвав ее «разновидностью “душечки”», практичной и душевно, и материально, напишет: она «блестяще “сыграла” Маргариту, но отношения к ней не имела». Покойная Наталья Крымова, безупречное вроде бы перо, словно возразит: «Она не была Маргаритой, как иногда думают… Но она ею стала…» А Ермолинский на старости лет признается: он сотворил легенду о Елене. Словом – мрак!..
Маргарите в романе, помните, говорят: «Вы – королевской крови». И намекают: французская королева Марго – ее прапрапрабабушка. Булгаковеды подхватили: да, Маргарита Валуа, та, чья свадьба с Генрихом Бурбоном ознаменовалась Варфоломеевской ночью. Но, увы, королева Марго была бездетна – откуда же потомки? Была еще одна Марго – королева Наваррская. Но та не была королевой Франции, хотя в романе горничная Наташа кричит: «Королева моя французская!» Вот ведь как запутанно всё, вот они – чертовы «вопросы крови»! Прав был Воланд: «Причудливо тасуется колода!..» Особенно в жизни, не в романах. Скажем, долгие годы булгаковеды считали, что Елена Нюренберг-Шиловская была дочерью прибалтийского немца Сергея Нюренберга. Но та же Яновская, застав в живых еще вторую жену писателя Любовь Белозерскую, спросила ее: «Какого происхождения была Елена Сергеевна? Из какой она семьи?» «Еврейка», – не задумываясь сказала та. «Как еврейка? – удивилась Яновская. – У нее же мать – дочь православного священника!» «Насчет матери не знаю… А отец был еврей». Яновская подумала еще: «Ну и ну! Как соперница, так уж и еврейка». Но Белозерская оказалась права. Именно Яновская и поедет сначала в Ригу, затем в Тарту искать корни третьей жены. Из Исторического архива Эстонии ей сообщат, что имя деда Елены было де Маркус Мардухай-Лейба Ниренбарг, что он владел еще в Бердичеве «двумя деревянными домами с лавочкою», а одного из четверых сыновей Маркуса Мардухая, отца Елены, звали Шмуль-Янкель Ниренбарг. Сергеем Марковичем Нюренбергом он станет, когда семья перейдет сначала в лютеранство, а потом и в православие, хотя, по словам уже Чудаковой, крестился, чтобы стать преподавателем, но на деле не только остался евреем в быту и обиходе, но даже не вышел из еврейской общины. Какое это имеет значение, спросите? Да никакого, кроме желания выдать себя за немку. И еще – кроме удивления Яновской в конце разысканий: «колода» и впрямь «тасуется причудливо».
Алексей Варламов, профессор МГУ, выпустивший о Булгакове книгу в «ЖЗЛ», пишет, что писателю досталась в третьи жены дама тщеславная, порой «неискренняя и даже лживая», жестокая и безжалостная, знавшая толк в сплетнях и интригах, которая, обожая наряды и украшения, больше всего любила быть в центре внимания, особенно среди сливок общества. А Чудакова, не раз и не два встречавшаяся с ней, кому Елена Булгакова, пугая исследовательницу своим спокойным и даже «непринужденным» тоном, и рассказала, как она убила собственную мать, напишет про нее слова, которые, думаю, вряд ли понравились бы покойному писателю. В общении с ней, напишет, «готовой вступить в любую рискованную (в том числе и в моральном отношении) ситуацию, нельзя было не думать о соотношении фамильных и личных свойств». Тоже ведь про «кровь» напишет. И нам, и без того малодоверчивым уже, не покажется невероятным сообщение некоего Соломона Иоффе в 1970-х годах, что сначала Ольга Бокшанская, сестра, а потом и Елена Сергеевна, еще жена генерала Шиловского, были в 1920-х любовницами, представьте, Сталина (этот факт поминает, но не комментирует и Чудакова). Не покажутся чудовищными утверждения невестки Елены, что она, еще до встречи с писателем, уже была секретной сотрудницей ГПУ–НКВД и строчила потом не только дневник (для вечности), но и доносы (на потребу дня). Более того, об этом ее «занятии» знал, так пишут, и сам писатель. Вот уж действительно стрельба из ружья, но – с очень, очень кривым дулом…
