– Не хочу никакой заразы, – снова рявкнул Мард.
Эремул почти не слышал его. Он впился взглядом в ее лицо, блестящие черные волосы, очки для чтения, водруженные на совершенный нос.
– Моника? – произнес он, и дыхание его прервалось.
Она бросилась на него, крепко обхватив руками, тепло дыша ему в ухо, а ее горячие слезы скользили по его щеке.
– Я нашла тебя, – проговорила она, всхлипывая. – Моя любовь… Я нашла тебя.
Эремул гладил ее волосы, с трудом веря случившемуся, почти не смея надеяться, что происходящее не чья-то грандиозная шутка, затеянная, чтобы растравить его раны. Но никто не шутил.
Моника была здесь. Единственная женщина, которую он любил, отыскала его.
– Я не хочу никакой…
– Заткнись наконец, в ярости прошептал Эремул.
Мард со стоном умолк.
– Они отослали меня в Западную Скалу, – сказала Моника с мелодичным тарбоннским акцентом. – Держали там в тюрьме. Когда началось вторжение, все бежали из города на восток, но я не смогла. Без тебя.
Моника всхлипывала, а Полумаг обнимал ее. Впервые за многие годы у него возникло странное ощущение, что он, в конце концов, не абсолютно никчемен. Он на самом деле был для кого-то важен.
Он знал: боги мертвы, и Создателя давно уже нет, и все же вознес благодарственную молитву – кто бы ее ни услышал в это мгновение.
Фехды могли планировать осуществление Расплаты, но, пока она не произошла, он будет считать каждую минуту блаженством.
Сбившийся с пути
Даварус Коул сошел с борта «Ласки» и сделал глубокий вдох. Повернувшись лицом к каравелле, он махнул рукой тем, кто остался на корабле. Никто из них даже не кивнул в ответ. Он знал, капитан обвиняла его в том, что лишилась четырех членов экипажа, и как только его сапоги коснулись набережной порта Ро’вед, она начала подготовку к отплытию. Эда и остальных мертвецов отвезут назад, в Телассу, для похорон. Коул сожалел, что не сможет на них присутствовать и попрощаться с другом, но срочная миссия, которая была ему поручена, не терпела отлагательств.
Улицы Ро’веда оказались неимоверно грязны. Когда он проходил мимо, на него пялились портовые рабочие. Оставляя их без внимания, он шел к конюшням, как ему наказывали. Подписанное самой Белой Госпожой обращение, которое он нес, содержало просьбу предоставлять ему все необходимое и обещание полностью возместить в будущем понесенные расходы. Если судить по хмурым лицам наблюдавших за ним тарбоннцев, то было маловероятно, что они благожелательно отнесутся к неожиданно появившемуся иностранцу, начни он предъявлять какие-то требования.
«С этим ничего не поделаешь. Я здесь с миссией величайшей важности. От моего успеха в ней может зависеть будущее Благоприятного края».
Он скитался по узким улицам в поисках признаков конюшни. Деревянные домишки тесно скучились, и вскоре он заблудился. Юноша учуял запах пекущегося хлеба, и в животе у него засвербело: дал себя знать голод, правильный голод. Он вошел в булочную и собрался было дать несколько монет за свежую буханку, когда вспомнил об обращении Белой Госпожи. Он показал его щербатой старой женщине, стоявшей за прилавком.
– Меня зовут Даварус Коул. Видите? Это официальный документ, подписанный Белой Госпожой Телассы. Она просит оказать мне посильную помощь.
Лавочница искоса взглянула на пергамент.
– А кто это – белая госпожа? – произнесла она с ярко выраженным тарбоннским акцентом.
– Сама Белая Госпожа – лорд-маг, вы же знаете.
Женщина пожала плечами.
– Ничего о ней не слыхала. Меня никогда не интересовала политика. Это было больше по части Себастиана, прежде чем он потерялся во снах. Я скучаю по мужу.
Коул моргнул. Он кое-что знал о снах.
– Что вы имеете в виду? Что с ним случилось?
Глаза женщины увлажнились.
– После того как наш сын погиб на войне, он стал очень подавленным. Начал бормотать что-то про трехглазого демона, который преследовал его в ночных кошмарах. Вскоре он не мог уже говорить ни о чем другом, кроме благословенных объятий Безымянного. Однажды утром я проснулась, а он ушел.
– Ушел? Вы имеете в виду, что он умер?
По щеке булочницы покатилась слеза, и Коул смутился: стоит тут, машет бумагой в лицо старухи.
– Не умер. Это было бы легче перенести. Нет, он ушел.
– Ладно.
Коул аккуратно сложил документ в карман и сделал шаг назад. Менее всего ему хотелось влезать в какие-то странности, которые творились со старухой. Он положил хлеб на прилавок и повернулся, чтобы уйти.
– Подожди, – сказала булочница. – Возьми это. Не беспокойся об оплате. Ты напоминаешь мне его. Моего сына, я имею в виду. Суровые наступили времена после того, как он и его отец оставили меня здесь одну-одинешеньку, но тебе, похоже, очень нужно чем-то заправиться.
Коул заколебался. Он вгляделся в запущенный домишко, стены, покрытые трещинами. Глубокие морщины горя, избороздившие лицо булочницы.
– А сколько стоит буханка хлеба? – спросил он резко.
– Пятнадцать медяков. Но тебе не нужно мне ничего давать.
– Житель Сонливии всегда платит по долгам, – энергично заявил Даварус. – Кажется, это дороговато, но я сделаю здесь пометку, чтобы не забыть. Пятнадцать серебряных монет причитаются…
Он умолк, выжидая, пока до нее дойдет.
– Зачем… это Рене. Гляди-ка, пожалел старуху! Ты герой какой-то?
Коул поморщился.
– Нет, не герой, – ответил он. – Определенно не герой. Скажите-ка, где мне найти конюшню? Мне нужна лошадь.
«Однажды ты станешь великим. Как твой отец».
Гарретт частенько говорил так мальчику, когда Коул рос на его попечении. Эта простая истина легла в основу тех лет, которые сформировали личность Даваруса Коула. Придала ему уверенности, что он должен быть смелее остальных. Лучше остальных. Быть героем.
– Я не герой, – с горечью повторил он себе в третий или четвертый раз за сегодняшнее утро. – Мой отец был убийцей. Моя мать – шлюхой.
Он пришпорил лошадь, и та ответила тихим ржанием. Дорога на восток из портового города Ро’веда к Кархейну дала ему массу времени для размышлений над его несчастной жизнью, которая до самых недавних пор зиждилась на сплошной лжи.
Коул извлек Проклятие Мага из ножен и пристально посмотрел на клинок. Зимнее солнце красиво отражалось от металла, ярко светился в его лучах рубин эфеса.
«Как глаза того ублюдка, который напал на меня на „Ласке“». Того ублюдка, который убил его друга Эда. Коул потрогал золотой ключ, висевший теперь у него на шее. Он понятия не имел, каково его предназначение, но в том, чтобы взять что-то у Волгреда после его смерти, было какое-то, пусть и малое, удовлетворение. Взять что-то у убийцы, который забрал жизнь Эда.
