Нана Бетси прижимает ладонь к лицу.
– Ох, как жаль, что ты не отговорил его от этой затеи. Господи всемогущий!
– Поверьте, я пытался. Я умирал от стыда, снимая его на камеру. Какое же это было облегчение, когда охранник в конце концов вышвырнул нас после того, как мы зашли в «Нордстром».
– И Блейк спросил охранника, как же он сможет купить рубашку, если ему не разрешают зайти туда, где их продают?
– Что-то вроде того. И все же мы оказались на улице, а когда подошли к машине, я спросил: «Блейк, чувак, а тебе не стыдно?». А он взглянул на меня так, будто я спятил, и ответил: «Ты когда-нибудь думал плохо о том, кто специально заставил тебя рассмеяться?». Я немного подумал и ответил, что нет. И он продолжил: «Гордость слишком переоценена. Люди вполне могут обойтись без нее. Я знаю, потому что сам так живу. Но люди не могут жить без смеха. Я с радостью отдам гордость за смех, потому что гордость ничего не стоит, а смех бесценен».
Нана Бетси снова задумчиво смотрит на озеро, слегка качая головой. Она пару раз кашляет и вытирает нос.
– Он часто говорил мне эти слова. Но лишь первую часть. Блейк рассказывал тебе о своем детстве?
– Совсем немного. Судя по всему, ему было неприятно об этом говорить. И я понял, что ему несладко пришлось.
Нана Бетси допивает свою шипучку, убирает пустую банку в холодильник и достает новую. На лице у нее выражение какой-то застарелой боли.
– Митци была сумасбродным ребенком. Она наша младшая дочь, и думаю, когда она родилась, мы уже немного устали и не могли проявлять необходимую строгость, поэтому она делала все что хотела. Она забеременела Блейком в шестнадцать лет. Отцом мог оказаться любой из пяти ее приятелей, и всем им было уже за тридцать. Она выбрала парня с самым симпатичным трейлером и с самой приличной машиной и убедила его, что Блейк от него.
– Значит, Блейк так и не узнал, кто его настоящий отец?
– Нет. И все возможные претенденты на отцовство были ужасны.
– Господи…
– И вот они, – Нана Бетси изобразила в воздухе кавычки, – растили Блейка. А именно усаживали на целый день перед телевизором в одном-единственном грязном подгузнике, а сами тусовались и баловались наркотиками. Иногда они разрешали мне забрать его на денек, и я купала его, кормила вкусной едой и пыталась научить разговаривать, читать и всему тому, о чем он понятия не имел.
– Вы когда-нибудь звонили…
– В социальную службу? Господи, конечно. Шерифу? Много раз. Но разговор идет о сельском захолустье с ограниченными возможностями. Поэтому всем было наплевать.
– Простите. Продолжайте.
– И вот все так и тянулось, пока Блейку не исполнилось восемь. Они постоянно бросали его одного. Он не ходил в школу. Приятели Митци отвешивали ему тумаки. И наконец я решилась. Я приехала и забрала его без разрешения. Я подумала, если шериф и служба опеки не могут защитить Блейка от Митци, они не смогут и защитить Митци от того, чтобы я защищала Блейка.
Ее слова пробуждают во мне новые воспоминания.
– Я вспомнил еще один момент, когда Блейк что-то изменил во мне, – задумчиво говорю я. – Мы сидели в моей комнате, сейчас уже не помню, чем мы тогда занимались. В дверь постучала мама, чтобы о чем-то меня спросить, и я ужасно разозлился… мне стыдно рассказывать вам об этом, потому что так я выгляжу самым ужасным сыном на свете.
– Я не осуждаю тебя. Ты же сказал, что Блейк научил тебя справляться с собственной уязвимостью.
– Да. Ну вот, я взбесился, а когда мама ушла, Блейк спросил: «Почему ты так гадко поступаешь с мамой?». А я ответил: «Ты все равно не понимаешь, чувак». И тогда он сказал: «Да, не понимаю, потому что если бы у меня была такая мама, я никогда бы с ней так себя не вел. Ты и понятия не имеешь, как тебе повезло, но я-то знаю». Вот так это было. И мне стало очень стыдно, что я так поступил с мамой в его присутствии.
Мы сидим, шлепая москитов, потягивая шипучку и болтая, а солнце припекает наши спины. Пару раз кажется, что у нас клюет. Но, конечно, это ложная тревога. Возможно, это ветер раскачивает удочки. Мы даже не удосуживаемся проверить, осталась ли на крючках наживка.
Наконец Нана Бетси смотрит на часы.
– Блэйд, я проголодалась. Наверное, пора заканчивать нашу плохобалку. – Ее голос дрожит. – Должна признаться, из тебя получился отличный партнер по плохобалке. Второй отличный партнер.
– Мы можем время от времени приезжать сюда.
Она опускает глаза, затем окидывает взглядом озеро, снова опускает взгляд и быстро смаргивает.
– Боюсь, ничего не получится. Я уезжаю.
Эта новость не укладывается у меня в голове. На мгновение я думаю, речь о том, что мы уезжаем прямо сейчас.
– Постойте. Что?
– Я возвращаюсь домой. Соскучилась по горам. Здесь я жила только ради Блейка, стараясь отгородить нашу новую жизнь от прошлого. Двое моих сыновей живут в Гринвилле, а старшая дочь – в Чаттануге.
Я теряю дар речи.
– Я много лет проработала на государственной службе и у меня есть пенсия. В понедельник выставлю дом на продажу. Мне не нужно много денег. Только чтобы хватило расплатиться за похороны и купить домик на склоне горы с видом на каньон. Стану смотреть свои любимые фильмы, читать детективы, устраивать воскресные обеды для своих мальчиков и жить тихо наедине со своими мыслями и воспоминаниями, пока господь не призовет меня к себе.
Мне никогда не приходило в голову, что смерть Блейка будет иметь такие последствия. Я думал, что все ограничится горем, ощущением вины, тоской, болью. Но никак не чьим-то переездом. Я подумал о том, что еще может так же неожиданно свалиться мне на голову.
– Мне очень жаль.
– Не стоит. Я рада, что возвращаюсь домой.
– Я имею в виду… мне жаль, что заставил вас переехать.
– Нам всем пришлось многое пережить. Не стоит извиняться.
Но я не могу иначе. Я совершил что-то вроде убийства по неосторожности и не могу ни с кем об этом говорить, кроме доктора Мендеса и мистера Кранца. Если я невиновен, почему тогда не могу рассказать свою версию произошедшего?
– Хорошо, – только и произношу я в конце концов и принимаюсь собирать удочку.
Нана Бетси касается моей руки.
– Нет. Погоди. – Она достает из кармана джинсов сложенные тетрадные листы, аккуратно расправляет их, а потом кладет на один из стульев и прижимает небольшим камнем.
Я замечаю, что на листке аккуратным школьным почерком выведены слова:
Тому, кто найдет эти вещи.
Пожалуйста, оставьте их себе – теперь они ваши.
Они принадлежали моему внуку и мне.
Мы никогда не были хорошими рыбаками,
