Какое-то время я сижу в ступоре. В таком же состоянии я был, когда узнал, что произошло с Соусной Командой. Размышляю, не случилось ли все в моем воображении, ибо реальность слишком чудовищна, чтобы быть правдой.
Закрытая входная дверь дома Джесмин остается темной, и все начинает заливать боль, как в фильмах про тонущие субмарины. Одна струя воды. Затем другая, побольше. И еще одна. Они становятся все больше. Неустранимые. Пока, наконец, не врывается море, черное и голодное, пытаясь забрать всех, кто остался в живых.
Я ненавижу моего мертвого друга Эли.
Но еще больше я ненавижу себя.
* * *
Я добираюсь до дома на одиннадцать минут позже своего полночного отбоя, но мне, в общем-то, все равно. Что сделают мои родители? Запретят мне тусоваться с друзьями?
Я захожу в спальню родителей и обнимаю их, показывая, что ничего не пил и не курил, а потом иду в свою комнату. Но тут я слышу громкий смех за дверью комнаты Джорджии и передумываю. Заснуть я точно не смогу.
Я выхожу на улицу и сажусь на ступеньки, уперев локти в колени. Я не имею понятия, сколько времени провожу так, потому что у меня нет часов, а в данный момент и телефона.
Меня пугает звук открывающейся двери. Смотрю через плечо.
– Эй, – окликает меня Джорджия. – Вот ты где. Ты когда вернулся домой?
– Недавно. Где Мэдди и Лана?
– Внутри. Отправляют бывшим пьяные смс. Мы притащили домой из школы бутылку водки.
– Хорошо, потому что сейчас я очень, очень не хотел бы с ними общаться.
– Погоди, – отвечает Джорджия, уходит в дом и вскоре возвращается с пледом. Она садится и закутывает в него нас обоих, прижимаясь ко мне, потому что я весь дрожу.
– Ладно. Выкладывай.
– Не хочу об этом говорить.
– Джесмин?
– Да.
– Ты без ума от Джесмин?
– Да.
– Очевидно.
– Отлично.
– Но она пока не отвечает взаимностью, потому что это слишком странно?
– Да.
– Это все?
– Этого мало?
– Нет. И все же – это все?
Я вздыхаю и закрываю глаза.
– Я облажался по полной. Рассказал ей о своих чувствах. Наговорил кучу глупостей. Она очень разозлилась.
Джорджия обнимает мою руку и кладет голову мне на плечо.
– Ох, Карвер.
Я тру висок, будто пытаюсь оттереть пятно.
– Она все, что у меня было. Она была моим единственным другом.
– Знаю.
– Мне очень одиноко.
– Представляю.
– Я хочу снова стать счастливым перед тем, как умру. Это все, чего я хочу.
Мы долго молча сидим на крыльце в отчаянном и полном безответной любви круге света, дрожа и слушая затихающую песню сверчков в прохладной тьме. Воздух потяжелел от влаги, когда мы завершаем наше бдение.
Глава 37
Когда-то я думал, что разбитое сердце сродни простуде или беременности. Больше одного за раз не бывает. Если что-то из этого случилось, то уже не может повториться до тех пор, пока не пройдет.
Но, оказывается, это больше похоже, как если ты во время ужина наедаешься до отвала, однако в ту минуту, когда кто-то произносит «У нас есть пирог!», неожиданно у тебя появляется место в желудке для десерта, отдельном от твоего желудка для ужина. У тебя есть сердце для любви, отдельное сердце для скорби, сердце для вины или сердце для страха. Каждое из них может быть по-своему разбито.
И у меня есть все возможные места для новых способов разбить сердце. Я обнаруживаю это в воскресенье после шоу Диэрли, когда у меня есть целый день, чтобы сидеть в одиночестве и изнемогать, запершись для безопасности в своей комнате, пока Мэдди и Лана не уедут. И это отстой, потому что мне очень нужно провести день с Джорджией.
И снова я убеждаюсь в этом в понедельник утром, когда один прихожу в школу. Мы с Джесмин не всегда ездили в школу вместе, но мы всегда встречались, чтобы побыть вместе несколько минут перед началом уроков. Однако не сейчас.
Особенно это давит во время обеда. Мы всегда обедали вместе. Я сижу в жужжащей, пульсирующей столовой, надеясь, что она меня увидит. Надеясь, что мой несчастный вид может притянуть ее ко мне. Но ее нигде нет. Наверное, она обедает в классе музыки. Она говорила, что так делали ее подруга Кэрри и остальные музыкальные ботаники.
В общем, я сижу один и предаюсь мечтам, представляя, что она сидит там, такая же потерянная, как и я. В лучшем случае могу предположить, что у нее легчайший намек на грусть и кто-то спрашивает, мол, что случилось? А она отвечает, что ничего.
По крайней мере есть кто-то, кто спросит. От меня же все держатся подальше. Видимо, я перешел какую-то грань и выгляжу слишком одиноким. Люди тебе сочувствует, но боятся, что у них нет ничего, чем можно заполнить гулкую пустоту внутри тебя. Так зачем пытаться?
Единственный человек, который смотрит в мою сторону, – это Адейр. Она проходит мимо с четырьмя своими друзьями и бросает на меня злобный «так тебе и надо» взгляд. Мое одиночество для нее нектар. Не переживай, Адейр, призрак Эли мстит мне за попытки быть с его девушкой.
Так все и продолжается. Я начинаю подумывать, что, может, тюрьма – это не так уж и плохо. Вторник. Среда. Четверг. Пятница. Единственное отличие от субботы и воскресенья – то, что в эти два дня никто не видит моего одиночества. И затем все повторяется. Понедельник. Вторник. Среда… Я редко вижу Джесмин, и когда вижу, ей удается не смотреть на меня даже случайно.
Родители чувствуют мое одиночество. Я, наверное, его излучаю. Отец берет меня с собой в «Parnassus Books» и говорит, что я могу выбрать любую книгу, какую только захочу. Но у меня нет настроения и для этого.
В четверг полиция возвращает мне телефон и ноутбук. Их оставляют в офисе мистера Кранца. Я включаю телефон так быстро, как только получается. Может, Джесмин мне написала, пока у меня его не было?
Ничего.
Я обдумываю возможность написать ей. Позвонить. Оставить сообщение. Что-нибудь. Но затем вспоминаю ее лицо, когда она сказал, чтобы я этого не делал.
Я жду не дождусь нашей встречи с доктором Мендесом в эту пятницу. Он теперь почти все, что у меня осталось. И если бы мы ему не платили, у меня не было бы и его.
Глава 38
В это время я бы уже слушал игру Джесмин. В более светлые времена. Это смешно (и под «смешно» я подразумеваю «чрезвычайно грустно») – говорить так о времени, когда только что погибли трое лучших друзей, их близкие тебя ненавидят, а впереди маячит перспектива тюремного заключения.
