– Ты еще пожалеешь об этом! – Изо рта Калиостро вырвалось шипение кобры. – Я уничтожу тебя! Версаль действительно узнает о Жанне Валуа, да только как об аферистке и преступнице!
Женщина развела руками.
– Что ж, – вздохнула она, – как я уже сказала, будем сидеть в соседних камерах. А теперь мне и в самом деле пора. Говорят, королева дает бал в Трианоне. Не сомневаюсь, что она пригласит меня. За последнее время Мария-Антуанетта так меня полюбила!
Демонстративно развернувшись, графиня направилась к дому, подмигнув Клотильде, которая с ужасом созерцала эту сцену.
– Милая, – подскочила к ней старуха, когда женщина вошла в дом, – вы говорили о каком-то ожерелье. Я умоляю вас, отдайте все этому человеку!
– Отстань, Кло, – отмахнулась Жанна, – я ужасно устала. Налей-ка мне лучше чашку горячего шоколада.
Служанка хотела еще что-то сказать, но графиня сделала ей знак молчать и удалилась в свою комнату. Усевшись в кресло возле окна, она стала напряженно размышлять. Что же лучше всего сейчас предпринять? Может быть, послушаться Кло и уехать из Франции? Где-нибудь на островах ей действительно будет спокойнее. Продав ожерелье, она заживет безбедно. Да, безбедно, но уединенно. Бежать придется в такие места, где никто никогда не слышал о графине де Ла Мотт, а значит, ее клятва самой себе покорить Версаль так и повиснет в воздухе. Не лучше ли все же остаться? Да, наверное, лучше. Теперь у нее есть деньги, она станет вхожа в лучшие дома Парижа. А что касается Калиостро и де Рогана… Кардинал никогда не осмелится спросить королеву, почему она не отдает ему деньги и почему до сих пор не надела его подарок. А не осмелится потому, что они не в таких отношениях. Нет, ехать никуда не нужно. Скоро Париж падет к ее ногам. В доме графини будет собираться лучшее общество. Завтра, а может и сегодня, необходимо продать еще один бриллиант и обзавестись драгоценностями и прекрасными туалетами.
Пока Жанна набивала шкаф нарядами и смело выезжала на балы в новом дорогом экипаже, поражая публику экстравагантным вкусом, кардинал проводил вечера в глубоком раздумье. С тех пор как он сделал королеве дорогой подарок, прошел уже месяц. Его не беспокоило, что Мария-Антуанетта пока не возвращала ему деньги и не надевала украшение. Его волновало совсем другое. Во-первых, после последней встречи с королевой он стал чаще бывать во дворце и старался попадаться ей на глаза, но она по-прежнему вела себя с ним холодно и равнодушно, и он не узнавал той Марии-Антуанетты, которая позволила поцеловать свою руку и с благодарностью приняла ожерелье. Во-вторых, король поговаривал о смене кабинета министров и называл фамилии, однако кандидатура де Рогана даже не рассматривалась. Странно, что Мария-Антуанетта ничего не сказала супругу, хотя обещала. Все это было не похоже на нее. Люди, близко знавшие королеву, говорили, что ее слову можно верить. Впрочем, де Роган и сам это прекрасно знал. Вот почему он постоянно задавал себе вопрос, что же произошло.
В результате вконец измучившийся нехорошими подозрениями кардинал решился поговорить с Марией-Антуанеттой. Утром он явился во дворец, подождал, пока королева останется одна, и подошел к озеру. Мария-Антуанетта кормила лебедей. Де Роган с восхищением смотрел на ее белую шею, едва скрытую высоким воротом платья, на руку с тонкими длинными пальцами, выглядывавшую из широкого, по моде рукава. Мужчина низко поклонился, и королева ответила небрежным кивком. В тот же миг все сомнения монсеньора о необходимости разговора улетучились – он смело шагнул к Марии-Антуанетте и тихо проговорил:
– Ваше величество, простите, что украдкой любовался вами…
Краска залила щеки государыни, и она нехотя бросила:
– Это непорядочно с вашей стороны. Украдкой наблюдают только воры.
Холодный голос вызвал в кардинале гнев. Неужели эта женщина настолько хитра и вероломна? Неужели будет делать вид, что ничего не случилось?
– Думаю, вы прекрасно понимаете, почему я позволил себе сию дерзость, – более смело отозвался де Роган. – Я жду, когда ваше величество украсит свою лилейную шейку моим подарком.
Остатки белой воздушной булки выпали из руки королевы. С лицом, пышущим гневом, она повернулась к кардиналу:
– Что вы сказали?
Монсеньор опешил. Он не стал рассыпаться в извинениях, потому что ничего не понимал. Они были совершенно одни, и королеве незачем было притворяться. Зачем же она держит себя как оскорбленная добродетель?
– Я повторяю, что вы сказали? – Она кусала тонкие розовые губы, которые на глазах становились пурпурными. – Каким «вашим подарком» я должна украсить свою шею? Может быть, вы сошли с ума?
Другой умер бы на месте, испугавшись гнева Марии-Антуанетты, но де Роган, как старая скаковая лошадь, помчался к финишу.
– Более месяца назад вы приняли от меня в подарок бриллиантовое ожерелье госпожи Дюбарри и обещали заплатить. Даже дали расписку, – сказал он. – Если все дело в деньгах, они мне не нужны. Делая такой подарок, я руководствовался исключительно уважением к вам.
Королева приложила руку к груди, словно пытаясь остановить бьющееся сердце.
– Вы… вы подарили мне ожерелье Дюбарри? Я писала расписку?!
– Так точно, ваше величество.
Мария-Антуанетта сначала без сил опустилась на скамейку, потом вскочила:
– Зачем вы лжете, кардинал? Зачем снова пытаетесь меня опорочить? Мне известно, что вы были против нашей с Людовиком свадьбы, но ничего не смогли поделать! Что вам нужно от меня сейчас?
Ее негодование и удивление были столь неподдельными, что де Роган бросился к ее ногам.
– Простите, ради бога, если обидел вас! Но кому же, как не вам, я передал футляр с ожерельем месяц назад?
Королева провела рукой по пылающей щеке.
– Вы лично передали мне ожерелье?!
– Совершенно верно, ваше величество!
Она старалась успокоиться, но краска продолжала заливать щеки.
– Но где и когда?
– На окраине версальского парка, – его голос дрогнул и сорвался, зазвенев, – в беседке.
Он сознавал, как нелепо звучат его слова. Гордая женщина никогда не пришла бы в такое место. Это во-первых. Было еще и во-вторых. Пристально наблюдая за лицом Марии-Антуанетты, де Роган не заметил подергивания правого уголка рта, несмотря на то что королева пребывала в сильном волнении. Все говорило о том, что там, в парке, была не она, что его разыграли как мальчишку, что расписка была поддельной и что драгоценность, равной которой нет в мире, сейчас находилась в руках мошенников. Осознав все это, кардинал воздел руки к небу и прорыдал:
– Это были не вы! Это не вы!.. К сожалению, я понял это только сейчас.
