– Я часто посещала сеансы великого мага, но не вступала с ним ни в какие сговоры. Неужели он дает другие показания?
Бретель не знал, что сказал Калиостро: его еще не допрашивали. Он чертовски устал от бесполезного допроса и вызывавшей раздражение игры мадам де Ла Мотт, а потому решил отправить Жанну обратно в камеру. В конце концов у них еще есть время, торопиться некуда. Если ей угодно молчать – пусть молчит, пусть посидит в каземате с крысами и клопами, пусть поспит на жесткой постели… если это можно будет назвать сном. А расследование будет идти своим чередом. И кто знает, вероятно, уже через пару дней в этом же кабинете гордая графиня во всем признается.
– Скажу честно, графиня, положение у вас незавидное. – Его хлесткие слова падали на нее, словно кнут. – Сейчас я прикажу отвести вас в камеру, но перед этим добавлю вот что. Думаю, такой совет дал бы вам ваш отец, будь он жив. Если у вас есть какие-то смягчающие обстоятельства, скажем, кто-то толкнул вас на столь непристойное дело, выдайте нам этого негодяя – и тогда вы избежите печальной участи. В противном случае… вы сами знаете, что вас ожидает.
Жанна презрительно посмотрела на де Бретеля, и от этого взгляда гордый хранитель печати съежился и стал казаться еще меньше.
– Я же сказала, никакого сообщника у меня не было, потому что не было самого подлога, – бросила она. – Мне больше нечего добавить, ведите меня в камеру!
Старик вздохнул. Во всяком случае, он сделал все, что мог.
– Уведите заключенную, – приказал он жандарму.
Оказавшись в камере, графиня тяжело опустилась на лежанку, обхватила голову руками и задумалась. Королева не ответила на ее письмо – значит, была убеждена в виновности подозреваемой. А впрочем, что оставалось делать ее величеству? Пойди она навстречу предполагаемой преступнице, и все заговорят о том, что Мария-Антуанетта причастна к мошенничеству. Этого, разумеется, не могли допустить ни она, ни ее августейший супруг. Граф Калиостро тоже будет молчать. Жанна знала, что умный и проницательный де Крон в конце концов вычислит мага и чародея как вероятного сообщника вероломной де Ла Мотт. Проворачивая аферу века, Алессандро не сумел остаться в тени. Впрочем, его сгубила жадность. Если бы граф отвалил этой девице Леге требуемую сумму, она и ее любовник были бы сейчас далеко, и ни одна живая душа не подтвердила бы слова кардинала де Рогана.
Жанна вытерла капельки пота, которые выступили на белой коже, несмотря на то что в камере было довольно прохладно. Раздавив клопа, сразу обдавшего ее мерзким запахом, женщина легла на грязные простыни и впервые за много лет заплакала. Еще недавно она имела все, что могла пожелать: и большие деньги, и связи, и уважение знатных особ. Теперь же от нее все отказались, и она осталась одна-одинешенька, сменив комфортный дом на камеру с крысами, клопами и ужасной едой, к которой она не притрагивалась несколько дней, заставляя себя съедать по кусочку серого хлеба из муки грубого помола. Этот хлеб напоминал ей детство. Именно таким ее потчевала мать, никогда не любившая ни дочь, ни мужа.
Интересно, жива ли эта женщина? Жанна поймала себя на мысли, что вспоминает о ней второй раз за всю взрослую жизнь. Что ж, она это заслужила. А ее муж? Любопытно, как он поступит, когда ему сообщат, в чем обвиняют его жену? Наверняка разведется с ней. Что ж, они никогда не подходили друг другу. Пусть начинает жизнь заново. А она… она продолжит борьбу. И схватка будет не на жизнь, а на смерть. Графиня подошла к окошку, постучала и крикнула:
– Передайте, что я требую адвоката! Если он не зайдет ко мне завтра утром, я не скажу больше ни слова.
Ее слова передали Бретелю. Он поинтересовался, какого мэтра желает себе графиня. Старик знал, что король предложил кардиналу выбор: дело будет либо решено в порядке королевского декрета либо передано на рассмотрение обыкновенного уголовного суда. Роган предпочел суд и избрал ни много ни мало шесть защитников. Руководил ими мэтр Тарже, один из двух знаменитейших адвокатов XVIII века, а его правой рукой стал мэтр Жербье, тоже талантливый юрист. Сам кардинал не ведал, что мэтры ненавидели друг друга, хотя и согласились выступить в тандеме. Жербье всегда презирал де Рогана. Если бы об этом узнала Жанна, она немедленно наняла бы его себе в защитники и выиграла процесс. Но женщина не знала и поэтому предпочла престарелого мэтра Дуало. Как только почтенный старец встретился со своей подопечной, графиня упала ему в ноги.
– Господин адвокат, господин адвокат! – Она рыдала очень натурально. Мысль провести в Бастилии полжизни не давала ей покоя. – Сделайте все, чтобы меня оправдали. Я невиновна, поверьте, я невиновна! Если вы меня спасете, я хорошо заплачу.
– Дорогая графиня, ради бога, встаньте. – Он поднял женщину и усадил на грубо сколоченный стул. – И умоляю, не плачьте. Слезами делу не поможешь. Лучше расскажите мне все без утайки и поверьте: перед вами друг, который желает вам добра.
Пожилой адвокат, говоривший очень проникновенно, почувствовал, как от прикосновения ее маленькой руки с тонкими пальцами и ногтями миндалевидной формы кровь быстрее побежала по его жилам. Взглядом старого опытного ловеласа он смотрел на ее тонкое лицо, восхищался голубыми глазами, черными, густыми от природы волосами, прелестной фигурой и думал, как потребует обещанную награду, но это будут вовсе не деньги. Их у него предостаточно.
– Так вы мне все расскажете? – повторил адвокат, впрочем, не надеясь на искренность. Да и кому она нужна, эта искренность, если он сам будет выстраивать свою линию защиты? Жанна опустила ресницы.
– Да, я все расскажу, как на исповеди.
Дуало уселся поудобнее и начал слушать странное повествование, на ходу соображая, как можно обелить графиню. На деле это выходило довольно трудно. К сожалению, следствие предоставило свидетелей, которые видели, как она общалась с Оливой, как везла ее в карете в версальский парк, а сама мадемуазель Леге рассказала о свидании с де Роганом в беседке Венеры, устроенном Жанной и Калиостро. Мэтр, правда, не мог не заметить, что графиня де Ла Мотт совершенно не боялась показаний очевидцев, но защищалась не по-умному. Лавочник, сообщивший о ее встрече с Оливой, оказался, по словам графини, не кем иным, как человеком, пытавшимся однажды ее изнасиловать (правда, где, когда и зачем – она не помнила). В кучере, который привез ее в версальский парк, несчастная вдруг узнала негодяя, поставлявшего женщин в местный бордель.
Сначала Дуало, влюбившийся по уши, верил дерзкой красотке, но когда следователь разбивал ее показания одно за другим, старик приуныл. Имея за плечами огромный опыт, он не знал, что посоветовать своей клиентке. Валить все на знатных особ? Это означало верную смерть. Молчать? Тогда другие скажут за нее. Мэтр попросил передышку и удалился к себе в дом, чтобы привести в порядок мысли и выстроить наиболее приемлемую защиту.
Этим воспользовался следователь и принялся снова и снова вызывать Жанну на допросы. На предпоследнем, четвертом, уставшая, с красными от бессонницы глазами и воспаленными губами, женщина стала заговариваться и понесла откровенную чушь. Какое ожерелье? Какой версальский парк? Сколько можно ее мучить и спрашивать о том, о чем она слышит впервые в жизни? По-человечески следователю было жаль несчастную, но за ним стояли августейшие особы, требовавшие как можно быстрее восстановить доброе имя ее величества.
