Игнатьев по-прежнему сидел за столом, выжидательно хранил молчание и только хмуро посматривал на начальника штаба.
— Товарищ полковник, — вошел в блиндаж дежурный по штабу.
— Что у тебя, Никифоров? — раздраженно спросил командир полка, ожидая услышать очередную неприятность.
— Нашелся сержант Григорьев.
— Ну, я же говорил, что никуда он не делся, — обрадованно проговорил майор. — Обязательно найдется! Ну, прихватило бойца!
— Где он? — с некоторым облегчением спросил Игнатьев.
— Убит!
— Как убит? — воскликнул Серых. — Вот незадача! Где? Когда?
— Убит при переходе на сторону немцев. Только что получили сообщение от капитана Ерофеева, командира восьмой роты.
— Он лежит на обстреливаемой полосе? — уточнил Романцев.
— Нет, капитану Ерофееву вместе с группой бойцов удалось притащить его обратно.
— Что ж, пойдемте посмотрим, что это за сержант Григорьев. — Тимофей поднялся и вышел из блиндажа.
Дружно загрузились в «Виллис» — полковник занял переднее кресло рядом с водителем, остальные, толкая друг друга плечами, разместились на заднем сиденье. Минут через сорок подъехали к деревне Ковила, а далее пешочком по длинным переходам и сообщениям: мимо пораженной взрывами березовой рощицы, через разросшийся чапыжник, пока наконец не вышли к расположению восьмой роты капитана Ерофеева.
— Что-то мы часто стали с тобой встречаться, ротный, — дружески произнес Романцев.
— Надеюсь, что это к добру, — невесело буркнул капитан.
— Показывай, где он лежит?
— Давайте вот по этим окопам, — показал Ерофеев на широкий переход, укрепленный бревнами, который вел дальше, уже к лесочку. — Только голову пригните, тут у нас не везде глубоко, а снайпера работают, никак не могут вычислить подлеца!
Протопали метров триста, пока не вышли к небольшой рощице. По фронтовым понятиям, это уже глубокий тыл. Можно стоять в рост, спрятавшись за хаотично разросшимися деревьями. От снаряда, конечно, не убережет, но вот от шальной пули спасет.
В тенечке на густой траве под присмотром двух бойцов (хотя куда ему, собственно, деться!) лежал убитый сержант, прикрытый шинелью.
Начальник штаба откинул край шинели, некоторое время смотрел в застывшее лицо убитого, а потом произнес:
— Это он… сержант Григорьев.
— Кто стрелял? — спросил Романцев.
— Товарищ капитан, я ведь не знал, что это наш, — виновато проговорил стоявший рядом боец. — Нас никто не предупреждал. Тогда бы и не стрелял! Бывает, ночью линию фронта кто-то перебегает, так не всегда и стреляешь. Может, это разведчики возвращаются, мало ли что… Стреляешь только наверняка, когда знаешь, что враг! А тут вдруг днем, так нагло…
— Расскажи, как все произошло, — потребовал Тимофей.
— Действовал, как положено… Занял свое место в окопе, оно у меня ближе всего к немецкому рубежу… Вдруг вижу, бежит к немецким позициям. Крикнул: «Пароль!» — а он молчит и за деревья стал прятаться. А форма-то на нем наша, тут еще сто раз подумаешь, прежде чем пальнуть… Я опять ему: «Стой, пароль! Стрелять буду!» А он на землю упал и за пригорок начал отползать, а оттуда по низинке легко до немцев добежать. Ну, я прицелился и выстрелил. Что мне теперь будет, товарищ капитан? В штрафную роту отправят? — И тут же с воодушевлением добавил: — А хоть бы и в штрафроту! Главное, этих гадов бить!
— Ты все правильно сделал, боец. Действовал строго по Уставу, к тебе претензий никаких нет. Наградят тебя, боец, — вполне серьезно ответил капитан Романцев.
— Это как? — обескураженно спросил красноармеец.
— По справедливости. — Повернувшись к командиру роты, стоявшему рядом, Тимофей спросил: — Товарищ капитан, есть возможность наградить отличившегося бойца медалью «За боевые заслуги» за проявленную инициативу?
— Будем ходатайствовать перед командованием, — так же серьезно произнес Ерофеев.
— Вы его обыскали? Может, при нем листовка была или еще что-нибудь такое?
— Обыскали, товарищ капитан, — ответил другой боец, постарше и с орденом Славы III степени на белесой гимнастерке. — Ничего такого.
— Еще раз обыщите, уверен, что-то должно быть… За подкладкой, в сапогах посмотрите. Давай, Щербак, помоги!
Красноармейцы стянули с убитого сапоги, сняли брюки и гимнастерку, после чего тщательно, сантиметр за сантиметром, стали прощупывать ткань. Щербак взял сапоги, вытащил стельки, пошарил внутри сапог рукой — пусто! Будь оно неладно…
— Что-то одна стелька толстоватая, — заметил старшина и показал ее Романцеву. Не дожидаясь ответа, вытащил нож и уверенно разделил ее пополам. Внутри оказалась небольшая металлическая пластинка с буквами. — Кажись, нашел, товарищ капитан, — протянул он пластинку Романцеву.
— Вот и пароль, — сказал Тимофей, разглядывая пластинку. — Что же здесь написано? По-немецки… «Моос». Ага, все понятно. Псевдоним начальника Варшавской разведшколы. Да тебе, старшина, не медаль, а орден надо дать, — широко улыбнулся он, посмотрев на смутившегося бойца, — если бы не твоя бдительность, этот гад ушел бы! Вот и отыскался наш связник.
— Значит, я могу не беспокоиться, товарищ капитан? — с некоторым облегчением спросил полковник. — Значит, враг изобличен?
— Изобличен… Вот только жаль, что допросить его нельзя.
Глава 6
Неужели утечка?
Вернувшись в отдел, Романцев достал из кармана ключ, открыл громоздкий сейф, остро торчавший из угла кабинета, и вытащил из него две пухлые папки, синего и белого цветов. В обеих папках находились дела подучетников. В общей сложности их набиралось около трех десятков на дивизию. Эти папки ему достались в наследство от предшественника, начальника отдела контрразведки семьдесят первой дивизии майора Севастьянова. У майора явно была склонность к канцелярской работе, все документы находились в надлежащем виде: листы аккуратно расчерчены простым карандашом, строчки заполнены красивым писарским почерком, донесения подшиты и пронумерованы, необходимые дополнения вклеены; многие места в показаниях, в зависимости от их важности, подчеркнуты синим и красным карандашами.
В синей папке хранились дела подучетников, проходивших как изменники. На них уже было собрано достаточно материала. Провинности самые разные: откровенно пораженческие разговоры, игнорирование приказов, сомнительные пятна в биографии, выявление фактов сотрудничества с немцами.
В белой папке лежали личные дела подучетников, требующих дополнительной проверки, материала для их ареста было недостаточно. Сюда могли попасть даже те, кто рассказал политический анекдот где-нибудь в компании, или уличенные в отправке писем нежелательного содержания. Последние пятеро, оформленные майором Севастьяновым по донесению своего осведомителя под псевдонимом «Рыжик», вызывали у Тимофея сомнение.
