Следом за училкой мы все тоже высыпали в коридор, чтобы посмотреть, что там происходит. Стояли такие испуганные – все же видели, как Егора били, но взрослым никто ничего не сказал. Я тоже стоял в толпе детей неподвижно, разглядывал Егора – тот не шевелился, – и у меня по спине побежали мурашки от страха. Медсестры, учителя, психологи, завуч – все суетились. Кто-то из детей заплакал, я вслед за ним тоже. Стоял, ревел и чувствовал себя виноватым – как будто сам херачил Егора ботинком по ребрам. Тот пацан, который его бил, отошел в сторону, чтобы не видеть, что он натворил. А потом вообще ушел в класс и так там просидел, пока врач с медсестрой суетились вокруг Егора. Потом приехала «Скорая помощь», Егора положили на носилки и понесли к машине.
Через пару дней Егора выписали из больницы. А через месяц его усыновили. Думаю, это лучшее, что могло с ним случиться, – среди нас он бы не выжил. Семья, которая его забрала, накопила деньги, Егору сделали какую-то сложную операцию на уши, и он начал слышать. Я его видел потом один раз через пару лет. Он нормально слышал, как все. И даже научился говорить – с логопедами без конца занимался, еще с кем-то. Родители ему наняли всяких специалистов. Конечно, говорил он не так хорошо, как мы, но все равно было понятно. И уж точно намного лучше, чем тогда. В общем, я рад, что в баторе он не остался.
Глава 10
Падший ангел
В детстве я редко болел. Но все равно несколько раз в больницах побывал. Если у кого-то из нас поднималась высокая температура, начинался кашель, нас сразу клали в больницу. Потому что если это какой-нибудь вирус, то весь батор может заразиться. И что тогда с нами со всеми делать? В изоляторе, который был в детском доме, держали только с какой-нибудь легкой простудой или в самом начале болезни, пока в больницу не положат.
Но в самый первый раз я попал в больницу – это было в Украине, – когда мы отдыхали в лагере в Крыму. После первого или второго класса – я точно не помню – мы поехали в лагерь в Форос. С нами, как обычно, отправили наших воспитателей – они распределялись по сменам. Каждая работала только одну смену. Наша, например, была в тот год в третью. В лагере жизнь менялась. Появлялось много новых лиц. Мы переставали вариться в одном котле, в котором все знали друг друга как облупленных, и заводили новые знакомства. Это было круто! Заранее нам, конечно, особенно не объясняли, куда мы едем и зачем. Просто все знали – если лето, значит, лагерь. Какой именно, никто понятия не имел. О том, куда едем, объявляли накануне. И тогда мы начинали в предвкушении собирать сумки. Воспитатели зачитывали по списку, что мы должны положить.
– Так, шесть пар носков!
Мы топали в свои спальни, приносили носки из шкафчиков. Воспитатели дожидались, когда все придут, потом опять:
– Четыре футболки!
Мы шли, приносили и складывали в свои сумки. И так далее, пока все не соберем. После этого нас всех еще раз проверяли по списку и, если все нормально, сумки закрывали. Ставили их в бытовки до утра. К тому времени у нас уже были собственные ящики с одеждой. Мы могли выбрать, что надеть из тех вещей, которые лежали у каждого. В день отъезда с утра мы вставали, завтракали, одевались в дорожную одежду и садились ждать времени отъезда. Когда оно приходило, садились в свой детдомовский автобус и ехали на вокзал. В Крым, кстати, мы отправлялись на поезде. И на вокзал всегда приезжали с большим запасом – воспитатели перестраховывались. В тот раз было так же.
И вот мы вошли в поезд – весь поезд целиком наш, детдомовский. И кругом все наши. Вагонов девять плацкартных, кажется, детей-сирот. В поезде, несмотря на то что с нами ехали воспитатели, все равно уже начиналась привольная жизнь – делали что хотели. Был только график сна и еды, остальным временем мы сами распоряжались, как могли. Кормили нас в кафе поезда, там выдавали на всех еду. Тогда я в первый раз попробовал роллтон-картошечку. И все остальное время между сном и едой мы скакали, прыгали – чувствовали себя так, словно вырвались на волю. За двое суток, кажется, мы добрались до вокзала Симферополя. И оттуда на автобусах нас повезли в Форос. Райское было место. Лагерь стоял на берегу моря, среди огромных пальм. Там был офигенный корпус и отличные комнаты – каждая со своим балконом. Все как в хорошем отеле. Просто шикарно. Камнями выложены тропинки. По вечерам для нас устраивали дискотеки или показывали кинофильмы. В один вечер мы смотрим фильм на большом экране, в другой вечер у нас дискотека. А еще для нас проводили разные конкурсы, соревнования, мы играли в футбол. Кормили тоже отпадно. Каждое воскресенье на ужин давали мороженое. Мы были такие довольные!
И там у меня появилась еще одна первая любовь, курортная. Ее звали Настя. Я эту девочку сразу заметил, на первой же линейке в лагере. Но поначалу мы не общались, не разговаривали, только переглядывались. А потом я рискнул и пригласил ее на танец во время дискотеки. У нас дискотеки проходили в таком классном месте, оно называлось Колизей. Внизу на арене мы танцевали, а на скамейках, которые поднимались от арены вверх, можно было посидеть, поговорить. И вот после танца я предложил Насте поболтать. Мы забрались повыше и уселись на скамейку этого Колизея. И тут я решился:
– Слушай, – говорю, – я не умею целоваться. Можешь меня научить?
Уже тогда неплохо знал девушек и понимал, что если попросить о помощи, то они, скорее всего, откликнутся.
– Ладно.
Она, к моему удивлению, сразу согласилась. Ура, план сработал! Я этот приемчик потом с девушками применял еще тысячи раз, и всегда действовало. Только вот оказалось, что она тоже целоваться совсем не умеет. Мы там как-то зубами стучали друг о друга, деснами соприкасались, что-то такое странное изображали. Но в любом случае для моих восьми лет это было круто! Первый поцелуй. А дальше началось нормальное веселье – Настя от нас бегала, мы с пацанами ее догоняли. В море вместе плескались. Играли. Но больше не целовались. Только если я хорошо себя вел и меня отпускали на дискотеку, мы с ней обязательно танцевали. Я всегда только ее приглашал. И вот мы стояли на медляке – она мне на плечи руки положит, я ей на талию – и покачивались под музыку. Гулять я ее тоже приглашал, но нас тогда еще не особо отпускали. Мы же маленькие были, должны были гулять только под окнами и под присмотром вожатых. Зато на дискотеках общались, а в остальное время без конца переглядывались. Но потом ее образ у меня из головы пропал. Сейчас не могу вспомнить, как она выглядела. Помню только узкие восточные глазки, и все.
Так вот в том самом чудесном лагере мне ужасно не повезло. Любовь у нас с Настей закончилась раньше времени, и больше я ее никогда в жизни не видел. А все потому, что в середине лета я загремел в больницу.
Дело было так. Мы пришли с моря, и надо было повесить плавки сушиться на балкон – мы всегда так делали. Те, с кем я был в комнате – со мной жили Олег и Тимик, – быстро переоделись, повесили свои труселя и куда-то ушли. А я остался один. Как обычно, завис – то ли танцевал, то ли пел в расческу, короче, завозился. Потом наконец снял мокрые плавки, надел сухие шортики и вышел на балкон. Вешаю плавки и тут смотрю – между стеной и перилами есть маленький промежуток. Такое расстояние, что я, в принципе, мог бы пролезть через него на чужой балкон. Точно не помню, зачем мне в чужую комнату понадобилось, но, наверное, хотел что-нибудь своровать. Я тогда уже довольно привычно воровал – хорошо натренировался на бытовке – и мог стащить практически все, что плохо лежит. Даже в этом лагере мы потихоньку обворовывали палатки по дороге на пляж – там всякие сладости были и сувениры. Но я отвлекся. В общем, я попытался пролезть в этот промежуток между стеной и перилами, но у меня не получалось. А я загорелся идеей! И тогда решил перелезть снаружи. Встал на перила, и…
