– Но вдруг она просто спит, – у меня уже голос дрожал, слезы собрались в уголках глаз, – просто спит, и все?
– Дебил!!!
Я схватил мышку, побежал с ней в туалет и сунул ее под холодную воду. Мне казалось, что если она на батарее перегрелась, то сейчас остудится и придет в себя. Но нет. Она только намокла, тощая стала и какая-то жалкая из-за воды. А еще почему-то очень мягкая – повисла у меня в руках как тряпочка. Чего я только не делал с этой мышкой, чтобы она ожила! Ничего не помогало. Мне ее так жалко было, она такая миленькая была, хорошая. Настоящая пуся-муся. И я заплакал. Рыдал по-настоящему, как от самого сильного горя. Словно не мышка умерла, а какой-то близкий мне человек. Потом с трудом успокоился и начал разбираться, почему так произошло. Пошел в комнату, взял железную банку с батареи – конечно, она была горячей. Получается, пока мышка сидела в этой коробке, металл на батарее слишком сильно нагрелся. Я осмотрел все внимательно – на банке изнутри остались царапины от ее лапок. Как будто она пыталась ход себе раскопать. Я понял, что она хотела выбраться, но понятно, что ни проделать дыру в дне, ни открыть крышку она бы никак не могла. Мышка просто зажарилась в этой красивой нарядной банке из-под конфет.
Мне пацаны до сих пор тот случай припоминают, говорят, что я – убийца мышей. Они мне рассказали, что в древности даже была такая казнь – человека пытали раскаленным железом, а потом зажаривали до смерти. А сами ржут. А мне не до смеха. Я не знаю, была такая казнь или нет, но мышка моя погибла. И я долго по ней горевал.
Глава 13
Псих
После падения со второго этажа в лагере в Крыму меня перестали отправлять летом на море. По крайней мере, до конца начальной школы я никуда дальше Москвы и Подмосковья не ездил. И вот после четвертого класса, мы тогда еще жили в младшем корпусе, в старший нас только после пятого класса перевели, меня отправили на лето в психоневрологический санаторий. Это все из-за головы было – типа, наблюдали, что там и как после травмы. Ну и просто в качестве летнего отдыха. Все остальные из батора, счастливчики, уехали отдыхать в Крым. Кроме небольшой группы совсем уж блатных товарищей, около 15–20 человек у нас постоянно ездили в Италию, к своим летним семьям. Один я как дурак в психоневрологическом санатории почти все лето провел.
Зато там мы подружились с одним парнишей со смешной фамилией Яйцук. А звали его – трррр, бинго! – тоже Гошей. Я тогда впервые в жизни узнал, что в мире есть и другие мальчики, которых зовут Гоша. До этого ни разу таких не встречал. Среди ста человек баторских Гош больше не было – я там один, неповторимый оказался. Мы с этим Гошей Яйцуком за лето реально стали как братья. Вместе шалили, вместе нас наказывали. К нему приезжали родители, навещали. И он в один прекрасный день рассказал им мою историю, поведал, что я из детского дома – сижу там с самого детства.
– Он такой офигенный! – признался им Гоша. – Я очень хочу такого брата.
И тогда они позвали меня, чтобы мы с ними познакомились, поговорили.
Мама там очень приятная была, она мне сразу понравилась. Про папу точно не помню, из памяти уже стерлось. В тот день родители нам с Гошей на двоих оставили все гостинцы, которые ему привезли, сказали: «Вот, это вам обоим, делитесь». И с того момента они стали приезжать к нам двоим. Не только к своему сыну, но и ко мне. Привозили нам обоим гостинцы – каждому отдельно. Мне свои, а ему свои. Как же это было приятно! Со стороны Гоши, кстати, никакой ревности не было. Он очень хорошо относился к тому, что родители меня признали и, можно сказать, приняли. Мы все друг к другу очень привязались. Договорились, что они приедут ко мне в детский дом после того, как меня выпишут. Я думаю, даже если бы им моя питалка-зверюга начала рассказывать обо меня всякие гадости, они бы все равно от меня не отвернулись. Потому что уже знали, какой я на самом деле. И я их очень ждал. Больше всего на свете.
Я пробыл все три смены в психоневрологическом санатории, а потом меня привезли в детский дом на «Скорой помощи». Это было в августе. И хоп – в детском доме на первом этаже идет ремонт. Там как раз незадолго до этого мэр приезжал, что-то ему показалось не очень новым или чистым, и он – как нам говорили – из своего кармана оплатил нашему детскому дому ремонт. И вот теперь выяснилось, что из-за этого гребаного ремонта меня не могут в баторе оставить. Типа, некуда деть. Начали думать, что со мной делать. В принципе, могли бы до конца ремонта перевести в дошкольное отделение – всегда раньше так делали, если некуда больше девать. Но для этого нужно было получить разрешение директора – чтобы он дал согласие. А его на месте не было, как назло. И вот мы с врачами «Скорой помощи», с секретаршей директора сидим и ждем у моря погоды.
– Он на совещании в министерстве, – секретарша опять объясняет одно и то же, – я ему позвонить сейчас не могу, и когда вернется, не знаю.
– А нам что делать? – врачи «Скорой» нервничали, и так уже долго со мной сидели. – Куда нам мальчика девать? Ждать больше не можем.
– Ой, я не знаю! Делайте с ним что хотите!
А что они могут сделать? Отвезли меня обратно в этот психоневрологический санаторий, там накормили обедом, и перед тихим часом медсестра мне говорит:
– Гоша, ты понимаешь, что нам некуда тебя разместить? Смены закончились.
– Да, – говорю, – понимаю.
– И скорее всего, – она жмется, – тебя придется отвезти в 6-ю Донскую больницу.
Я тогда уже знал, что это детская психиатрическая клиника. У нас в детском доме были ребята, которые там время от времени лежали. У меня сердце в пятки упало. И ладони покрылись холодным потом.
– Я что, похож на психа?!
– Нет.
– Ну, пожалуйста, – я начал плакать, – не надо в психушку! Есть же другие варианты.
– Да какие другие… Других как раз нет, – я видел, что она мне сочувствует, а сделать ничего не может, – вот попей чайку с медом, успокоишься. Поспишь, и поедем.
– Да не нужен мне ваш чай с медом!
Пришел врач. Они с медсестрой меня все-таки успокоили, уговорили. Я сижу, обжигаюсь, бормочу: «Да не нужен мне ваш чай с медом», а сам прихлебываю кипяток и плачу.
Долго я ревел, никак не хотел мириться с тем, что придется ехать в психушку. Прошел тихий час, я в сонном состоянии вышел на улицу. Там разложили на газоне перед корпусом красные покрывала – сушили их после последней смены, – я на одно из них лег и снова уснул. От горя. Потом подходит ко мне медсестра, которая меня успокаивала, и шепчет на ухо:
– Гоша, за тобой «Скорая» приехала.
– Я не хочу! – я снова давай реветь. – Куда мне бежать, чтобы не ехать?!
– Все-все, Гоша, – она меня подняла, повела к машине, – надо ехать.
В общем, меня запаковали в эту «Скорую», засунули туда мои вещи и привезли в 6-ю Донскую.
Сначала положили в первое отделение. Там вообще заняться было нечем: лежишь в четырех стенах и смотришь в потолок. Ни занятий, ничего. Со мной в одной палате лежал подросток – малолетний преступник, которому грозила детская колония. Он постоянно харкался. Наберет полный рот слюны и что у него там еще и плюет прямо в меня. И днем, и ночью. Меня реально от этого выворачивало.
