– Ты дебил, Гынжу, – а сама смеется, – де-бил!
– Почему? – а сам еще больше хохочу.
– Ты рыдаешь-рыдаешь, а потом резко начинаешь ржать. Точно дебил! Смех без причины признак дурачины.
– Софья Николаевна, я не виноват, что я такой жизнерадостный ребенок!
– Да ты просто даун, Гынжу!
– Софья Николаевна!
И мы вместе ржали.
Я всегда смеялся – и с причиной, и без. До сих пор улыбка не сходит с моего лица. Потому что смех сильнее боли. Уж это-то я, не в пример школьным предметам, четко усвоил.
Глава 26
Светская жизнь
Это было перед началом лета, перед девятым классом. Нам вдруг сообщили, что всех баторских переводят теперь в общеобразовательную школу. И мы с этого момента сидели как на иглах. Как так? Какую еще школу?! Это же новые учителя, новый коллектив, а у нас девятый класс, после которого надо государственные экзамены сдавать. И несколько месяцев уйдет только на то, чтобы адаптироваться к коллективу, чтобы понять, чего от нас хотят в новой школе, а чего нет. Как они нас воспримут?!
Все лето прошло с этим страхом. И в новую школу первого сентября мы шли как на казнь. Но в итоге как-то так незаметно – бамс! – и реально, наш класс нас принял. Мы их приняли тоже. С детьми все сложилось шикаперно. Мы даже сами удивлялись, что так быстро вклинились. И сама школа тоже оказалась крутой. Когда у меня появится сын или дочка, если еще не закроют эту школу, я своего ребенка с удовольствием туда отдам. Они там реально дают саморазвитие – не случайно называется «школа самоопределения». Дети делают всевозможные проекты, есть богатые школьные традиции. Праздники, тематические недели, игровые занятия проходят. Короче, реально можно с удовольствием заниматься и многому научиться. Выпускники этой школы становятся вполне нормальными людьми. Но только не я. У меня до ОГЭ оставался всего один год, и я напоминал себе рыбу, которую вытащили из воды – хватал ртом воздух: «Вау, прикольно, прикольно!» – но ничего не понимал и никуда не мог успеть.
К тому же некоторые учителя меня не приняли. Многие из них просто банально не знали, что делать со мной – я был на уровне третьего-четвертого класса общеобразовательной школы. Не могу сказать, что нас в детском доме плохо учили или совсем ничего не требовали. Заставляли, пытались, но в то же время понимали, что если человек не хочет, то ничего с ним не сделаешь. Хотя руки-то все равно не опускали. И Елена Анатольевна, и Ольга Васильевна, они бились за меня до последнего, реально заставляли учиться.
– Ну, Гош, ну сядь! Иди-иди сюда. Я тебе еще раз все объясню.
– Ну, Елена Анатольенва, ну бесполезно!
– Нет! Вот смотри, – в сотый раз она объясняла одно и то же, – так что такое сказуемое, а что такое подлежащее?
Я отвечал.
– Вот же, все тебе понятно!
– Ага.
Опять я за один урок все понимал, все мне становилось ясно, а потом я уходил из класса и снова – бамс! – из головы в сотый раз все вылетало. Как будто никогда в жизни я не слышал ни о каких сказуемых и подлежащих. Стоило отвлечься, и все, опять чистый лист. Как ни пытался, знания не получалось удержать в голове. Не могу сказать, что я сильно по этому поводу переживал, я же тогда не знал, что у других людей это не так. Просто думал: «Если не получается, ну на фига себя мучить?».
А тут, в школе за пределами батора, все стало по-другому. Никто не понимал, что у меня такая, особенная, память в плане учебы. Да и в классе уже не семь человек, а тридцать, откуда у учителя время по сто раз мне одному все разжевывать и объяснять?
С первого дня начались жесткие проблемы с математикой, а следом за ней поплыло уже и все остальное. И я думал: «Если я не понимаю математику, эту «царицу наук», как они говорят, значит, не понимаю все предметы». Ну и все, я окончательно забил на учебу. Просто начал сливаться каждый день.
Хотя у нас там была, например, офигенная училка – Марина Александровна. Она преподавала русский язык и литературу. Просто гениальная женщина! У нее была какая-то своя методика, и я сидел на ее уроках, открыв рот. Как же интересно она рассказывала! Как никто умела заинтересовать. А ее мать вела у нас МХК и музыку. На этих уроках мы, правда, засыпали, но сейчас не об этом. Марина Александровна была очень крутая! Жаль, что я так поздно ее встретил, думаю, если бы классе в шестом, мог бы хотя бы книги начать читать. Увлечься. А в девятом классе уже не начал, с русским тоже особого прогресса не произошло – как делал в каждом слове по три ошибки, так и продолжал. Если раньше я думал: «Рано, потом нагоню», то теперь размышлял так: «Все, уже поздно. За один год невозможно выучить все и нагнать». Поэтому плыл себе и плыл по течению – будет то, что будет. Не допускают к ОГЭ, ну и хорошо, все равно не сдам, чего зря позориться. А если бы серьезно об учебе переживал, точно бы тронулся умом. Меня больше волновало мое место в жизни – есть ли оно? Или я так и буду вечным странником, который не знает, где его дом?
Я тогда решил, что останусь на второй год, и вот его уже реально кину на то, чтобы учиться. А пока – бесполезно. Я не понимал, как преподает математичка, не мог сообразить, что она вообще говорит. Ладно, старые темы – через раз худо-бедно что-то там еще вспоминал. Но новая информация в голову совершенно не заходила. Материал она давала на непонятном мне языке – было такое чувство, что сижу и слушаю урок на китайском. Куча терминов, специальных слов. Я только глаза таращил: «Что, блин?! Ладно, посижу пока, учебник полистаю». Она считала, что математика у меня на уровне третьего класса. А тут сразу девятый! Это просто взлом мозга.
По английскому я тоже не мог с места сдвинуться – точно такая же абракадабра. Мы с англичанкой договорились о том, что буду просто тихо сидеть на ее уроках и за это получать свои тройки. То есть «удовлетворительно» она мне ставила просто за то, что я не «взрываю» класс. Поначалу она еще что-то пыталась сделать – давала мне простые тексты переводить, для первого года обучения буквально, еще что-то предпринимала. Но потом поняла, что совсем никак. Максимум, чего от меня можно добиться, это чтобы я не мешал заниматься другим. Потому что до нашей договоренности я просто срывал уроки. Хихикал, ржал как больной, перебивал ее, включал музыку на всю громкость, разговаривал с соседом по парте. Ее, конечно, бесило. А я и сам не знаю, зачем так себя вел. Наверное, от отчаяния.
– Гынжу! – она краснела от ярости. – Завтра родителей в школу!
– У меня родителей нет, – я смотрел на нее с вызовом.
– Приводи директора детского дома, воспитателя. Кто у вас есть?
– Окай, – я не спорил, соглашался. И никого, конечно, не приводил.
Но один раз директор детского дома вместе с заместителем все-таки пришли по моему поводу в школу – их официально вызвали. Сам Виктор Яковлевич и еще Светлана Борисовна. Это было в конце учебного года, когда меня готовили на отчисление. Большие начальники вместе с директором школы закрылись в его кабинете, а меня посадили в коридоре ждать конца этого совещания. Правда, я так и не узнал, о чем они говорили и чем все закончилось: сначала сидел в коридоре, ждал их, ждал, потом оказалось, что все это занимает слишком много времени, поэтому я просто встал и пошел гулять. Надоело сидеть в коридоре.
