«К моему неудовольствию, — вспоминал он, — я застал здесь Демьяна Бедного, прибежавшего на шум моторов. Квартира Демьяна находилась как раз над Автоброневым отрядом, и по лестнице черного хода, о котором я забыл, он спустился прямо во двор. Увидя меня вместе с Каплан, Демьян сразу понял, в чем дело, нервно закусил губу и молча отступил на шаг. Однако уходить он не собирался. Ну что же! Пусть будет свидетелем.
— К машине! — подал я отрывистую команду, указав на стоящий в тупике автомобиль. Судорожно передернув плечами, Фанни Каплан сделала один шаг, другой… Я поднял пистолет…
Было 4 часа дня 3 сентября 1918 года. Возмездие свершилось. Приговор был исполнен. Исполнил его я, член партии большевиков, матрос Балтийского флота, комендант Московского Кремля Павел Дмитриевич Мальков — собственноручном… Тело террористки было, как утверждают, сожжено в железной бочке в Александровском саду…»
Парадоксы следствия
В 1923 году в беседе с корреспондентом «Известий ВЦИК» заместитель председателя ВЧК Я. Петерс говорил: «С момента покушения на Ленина прошло пять лет… К сожалению, материалы о покушении, имеющиеся в нашем распоряжении, не отличаются исчерпывающей полнотой». Руководитель охранного ведомства лукавил: о какой «исчерпывающей полноте» можно было говорить, когда речь шла о деле, не имеющем себе равных по количеству вопиющих нарушений, подозрительных умолчаний и прямых подтасовок.
Прежде всего, не был допрошен в качестве потерпевшего сам Ленин. А ведь потерпевший — это первый, к кому должен спешить следователь, чтобы из его уст услышать о происшедшем и получить сведения о нападавшем. Всякий, знавший крутой характер Ильича, не мог сомневаться, что Ленин был в бешенстве от происшедшего: так глупо схлопотать две пули! А по официальной версии, Ленин проявил поразительное равнодушие к ходу следствия и ни разу не поинтересовался: кто в него стрелял? Как идет следствие? Почему оно так быстро прекращено? Почему не сделали очную ставку с Каплан?
Странно повело себя следствие и в отношении осмотра места покушения. Лишь 2 сентября, через три дня после событий, на завод Михельсона выехали Гиль, следователь В. Кингисепп и подручный Свердлова Я. Юровский, за полтора месяца до этого бессудно расстрелявший в Екатеринбурге царскую семью. Возглавил группу именно Юровский, который даже не был членом следственной комиссии. В ходе осмотра были обнаружены не то три, не то четыре стреляные гильзы, и стал вопрос: из какого оружия они были выброшены?
На первом допросе 30 августа 1918 года Гиль показал, что, когда он бросился за Каплан, она швырнула ему под ноги браунинг. Браунинг этот Гиль из-за спешки не подобрал, и его на следующий день нашел будто бы на месте событий рабочий-михельсоновец А. Кузнецов. Он поспешил известить о своей находке Замоскворецкий военный комиссариат, но там его сообщение никого не заинтересовало. Лишь после того, как 1 сентября «Известия ВЦИК» опубликовали обращение ВЧК к населению с просьбой доставить оружие на Лубянку, Кузнецов передал браунинг, в котором недоставало нескольких патронов, следователю В. Кингисеппу. И тот без всякой баллистической и дактилоскопической экспертизы поспешил объявить найденные на заводе гильзы принадлежавшими именно этому браунингу.
После осмотра места покушения группа Юровского провела так называемый «следственный эксперимент», в котором вопреки всем юридическим правилам ни жертва (Ленин), ни обвиняемая (Каплан) не участвовали. Перед фотографом группа взрослых людей разыграла своеобразную пантомиму покушения. Гиль в этой пантомиме играл самого себя, роль Ленина и свидетельницы Поповой, будто беседовавшей с ним насчет перевозки муки, взяли на себя заводские активисты Иванов и Сидоров, а Кингисепп изображал из себя Каплан вместо того, чтобы руководить, как член следственной комиссии, следственным экспериментом.
В этот же день Кингисепп допросил в качестве свидетеля председателя заводского комитета, члена партии с 1902 года Н. Иванова. В своих первых показаниях этот «очевидец» не указал время начала и окончания митинга, не рассказал, как проходила встреча и сколько было на ней рабочих. А следователь не догадался спросить, почему ни сам Иванов, ни руководство завода не удосужились встретить и проводить приехавшего к ним председателя Совнаркома, главу советского правительства.
Лишь много лет спустя Иванов «навспоминал» много такого, о чем, похоже, даже не подозревал 2 сентября 1918 года. Так, скромная гранатная мастерская, вмещавшая, дай бог, сто человек, в его воспоминаниях через тридцать лет после покушения превращается в гранатный корпус на пять-шесть тысяч человек (для справки: до революции на заводе Михельсона работало 1900 рабочих, а в 1919-м из-за нехватки сырья это число сократилось до 475 человек). «Вспомнил» Иванов и одну из самых жгучих загадок покушения на время митинга на заводе Михельсона…
31 августа, идя по свежим следам, «Известия ВЦИК» опубликовали составленное Каменевым обращение «От имени Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов», в котором объявлялось, что покушение на Ленина произошло после митинга на заводе Михельсона в 7.30 вечера. В этот же день Каплан на четвертом допросе заявила, что пришла на завод в 8 часов вечера. В этот же день «Правда» сдвинула время покушения на 9 часов вечера, а шофер Гиль уже на первом допросе неосторожно показал: он привез Ленина на завод Михельсона в 10 часов вечера!
«Сначала мы поехали на Хлебную биржу, где был митинг, — рассказывал Гиль В. Бонч-Бруевичу через несколько лет после событий. — Митинг прошел благополучно, и мы уехали на завод бывший Михельсона на Серпуховскую улицу… Въехали прямо во двор. Охраны ни с нами в машине, ни во дворе не было никакой, Владимира Ильича никто не встретил: ни завком, ни кто другой. Он вышел совершенно один и быстро прошел в мастерские. Я развернул машину и поставил ее к выезду со двора шагах в десяти от выхода в мастерские.
Спустя 10–15 минут ко мне подошла женщина с портфелем — после на следствии выяснилось, что это и была убийца Каплан, — и спросила меня: «Что, товарищ Ленин, кажется, приехал?» Я на это ответил: «Не знаю, кто приехал…» Она засмеялась и сказала: «Как же это? Вы — шофер и не знаете, кого везете»… Она отошла от меня, и я видел, как она вошла в помещение завода».
Эти важные сведения Гиль осмелился сообщить Бонч-Бруевичу лишь через несколько лет после покушения, когда ни Ленина, ни Свердлова, ни Кингисеппа уже не было в живых. А что произошло бы, если все это он рассказал на первом же допросе 30 августа 1918 года?
Тогда пришлось бы выяснять: почему никакого митинга на заводе Михельсона не было? Почему, несмотря на это, Ленин приехал на завод с четырехчасовым опозданием? И почему Каплан упорно дожидалась его там, как будто предупрежденная, что он обязательно приедет туда?
А отвечать на эти вопросы пришлось бы секретарю Московского комитета партии В. Загорскому, который отменил митинг на заводе Михельсона, не поставив об этом в известность Ленина. Заместителю председателя ВЧК Петерсу, которому в этот день Дзержинский перед отъездом в Петроград поручил лично сопровождать Ленина во всех его поездках по Москве. Да и самому председателю ВЦИК Свердлову пришлось бы отвечать на несколько щекотливых вопросов. Но кто же тогда решился бы допрашивать таких свидетелей?
