– На Суханского мне плевать. Даже если его этот псевдоблокадник замочил. Только не он это. По глазам вижу. И по рукам.
– Они при чем?
– Трясутся, не видишь?
– Я когда волнуюсь, у меня всегда… – залепетал Зубатов.
– А чтобы из арбалета выстрелить в человека, нужна твердая рука.
– Не я это, клянусь! Марк был мне близким человеком, я не стал бы его убивать.
– Даже ради диадемы?
– Да куда бы я ее дел без него? Барыгам знакомым впарил за пару тысяч баксов? Чтобы такое сокровище сбыть по нормальной цене, связи нужны.
– А они у Марка остались?
– Конечно. Он же из гей-сообщества. Они друг друга не теряют. Всю эту тему с короной замутил его гомодруг из прошлой жизни. Кто, не знаю. Не говорил.
– Подождите, а машину кто взял? – перебил их Сергей.
– Алби.
– Это тот самый гомо-друг?
– Нет, это парень, нанятый Марком для охмурения Марии Корчагиной. Ему разрешено машиной пользоваться. У него и ключи есть.
– Кто такая Мария Корчагина?
– Можно сказать, ваша родственница. Прапраправнучка Натальи Анненковой. Той самой фрейлины, что умыкнула диадему императрицы.
– Великой княгини, – поправил Вульф. – А Мария эта, каким боком?
– Это целая история.
– Эдик, мы же не будем его слушать? – воскликнул Сергей.
– Почему же? Мне интересно.
– А нам с дочкой нет.
– Тогда поезжайте домой. – Он протянул пакет с диадемой Отрадову. – Но придется такси вызвать. Мой мальчик при мне останется. Пошарит тут пока.
– Только не говори мне, что собираешься искать настоящую диадему?
– Собираюсь. Я, на минуточку, по матери князь.
– А я по отцу. И что? С каких пор для тебя важно происхождение?
– По фигу мне, Серега. Только вот вдруг так обидно стало… Почему мне от предков ничего не осталось? Только потому, что я мать разочаровал? Вырос не таким, каким она меня видеть хотела?
– Тебя лишили наследства. В дворянских семьях «паршивым овцам», как правило, ничего не доставалось. Только без обид, Эдик.
– Да, а матушка моя была святой женщиной, – поджал губы Вульф. – Потому и захапала себе все, а что не разбазарила, отписала не мне.
Аня выхватила у отца пакет и протянула его Новицкому.
– Забирайте!
– Анют, ты чего?
– Вы правы! Вас лишили наследства. Это несправедливо.
Новицкий широко улыбнулся и сграбастал Аню.
– Обожаю тебя, дурочку, – проговорил он, обняв ее и похлопав по спине. – Не надо мне от тебя ничего. Если б для меня были важны фамильные цацки, я бы их заполучил. Все без исключения, а не только брошь, которую выбрал при разделе наследства. Дело не в драгоценностях, а в справедливости. По-хорошему надо было отписать все мне. А вам всем позволить взять по предмету из коллекции.
– Ты обижаешься на мать? – спросил Сергей.
– Конечно да! Я ведь так любил ее… А она меня оттолкнула, детей моих забрала и настроила против меня. В конце концов, и их лишила наследства. Она же сама испортила и Фроську, и Дениску, а когда они превратились в монстров, решила их наказать.
– Весь этот разговор к чему?
– Я хочу заполучить диадему великой княгини. Завладеть чем-то стоящим по праву первородства.
– Что ж, ясно. Не будем тебе мешать.
Сергей взял дочь за руку и вывел ее из квартиры.
Альберт
«Фольксваген», на котором они с Марией Корчагиной ехали в N-ск, был тем еще корытом. Он чихал, кашлял, рычал, плевался выхлопными газами. Стань он героем мультика «Тачки», то превратился бы в простуженного старика-маразматика. Алби надеялся, что машина не развалится по дороге. Но был и плюс. Отлично работало радио.
Дорога до Решетова заняла пять с половиной часов. Полтора пришлось потратить на преодоление «пробок» на МКАДе. Дальше, можно сказать, мчали.
В дороге слушали музыку. «Крошка моя» не прозвучала ни разу, но зато «Студента» прогнали дважды.
На полпути остановились, купили кофе, немного размялись. Потом Маша уснула, а пробудилась, когда Алби коснулся ее плеча.
– Приехали? – встрепенулась она.
– Нет еще. Но осталось немного. Я повернул, а сейчас вижу кресты. Это кладбище?
Мария выглянула в окно.
– Да, но не наше, – ответила она. – Где дед похоронен, там церковь.
– Он верил в Бога?
– Ему нравилась философия пантеизма. Как Джордано Бруно, Эйнштейну и многим другим ученым.
– Стыдно признаться, но я не знаю, что это.
– Бог – это вселенная, космос, природа. Он безличен. Равнодушен к человеческим деяниям. Он только создатель. И в этом мире лишь законы физики абсолютны.
– Тогда зачем вы похоронили его на церковном кладбище?
– На ближайшем кладбище, только и всего.
– До поселка десять километров. Мы у цели.
Когда они въехали на главную улицу, почти рассвело. Маша крутила головой и восклицала:
– Ничегошеньки не изменилось! Поселок как законсервировался. Даже реклама на окошке ларька та же: плакат с сигаретами «Мальборо». И это при том, что пропаганда курения в России запрещена.
– Куда сворачивать?
– Направо. Потом вниз. К реке.
– А тут красиво, – заметил Алби, заметив вдали церковный купол. Позолота сияла в лучах восходящего солнца, а белый стан колокольни выплывал из-за кустов будто корабль. Можно верить или не верить в Бога, но не восхищаться храмами нельзя. Особенно старинными.
– Летом – да. А зимой мрачно. И дороги раскисают.
– А там что за развалины? – спросил Алби, указав на пригорок, на котором догнивал большой и, вероятно, некогда красивый деревянный дом.
– Мы, собственно, к нему и направляемся.
– Тут жил твой прадед?
Мария кивнула.
– А до него кто?
– Родители, наверное. Я никогда не спрашивала. Теперь понимаю, что зря. Но, как я уже говорила, деда Федор был молчуном. Мы иной раз с ним за день всего парой слов перекидывались. Даже доброго утра и спокойной ночи друг другу желали жестами.
– Это как?
– В первом случае выворачивали ладошки, во втором сжимали в кулачки.
Алби затормозил у покосившегося, а по большей части и рухнувшего забора. Маша первой выбралась из машины и сразу направилась к дому.
– Там был огород, – крикнула она, указав вправо пальцем. – Помнишь, я тебе про робота рассказывала?
