У Фергусона положение было сложнее, чем у нее. Его приняли в Колумбию, и он желал в Колумбию, и хотя ему пришлось бы обитать в одной комнате общежития с Майком Лоубом, он все равно хотел в Колумбию, но встал вопрос денег, и о них приходилось думать, – вопрос без ответа: кто за это будет платить? Он мог бы отступить и обратиться к отцу, кто, несомненно, сделал бы для него необходимое, пусть и с какой угодно неохотой, понимая, что, как ни крути, раскошелиться на образование сына – его долг, но Фергусон отказывался даже рассматривать такой вариант. Его мать и Дан знали, как он к этому относится, знали это всегда с самого начала, и хоть они и считали его позицию упрямством и пораженчеством, Фергусона они за нее уважали и не пытались переубедить, поскольку мать из битвы самоустранилась, дни борьбы за то, чтобы как-то залатать отношения между Фергусоном и его отцом, отошли в прошлое, и после того мелочного фокуса, который устроил ей его отец с продажей старого дома, Роза поняла, что решение ее мальчика не брать у Станли никаких денег было способом защитить ее – очень горячим и неразумным, быть может, но еще и жестом любви.
Фергусон сел с матерью и отчимом обсудить все это в ноябре выпускного года в школе. Подходило время отправки документов в колледж, и хотя Дан говорил, что не стоит волноваться, деньги для него отыщутся, сколько бы это ни стоило, у Фергусона не утихали сомнения. Он прикидывал, что год в колледже обойдется ему тысяч в пять-шесть долларов (плата за обучение, жилье и стол, учебники, одежда, материалы, деньги на дорогу и небольшое месячное содержание карманных средств), что достигнет общей суммы от двадцати до двадцати пяти тысяч долларов к тому времени, когда он завершит все четыре года образования. То же самое относилось к Эми – от двадцати до двадцати пяти тысяч на следующие четыре года. Джим выпустится из МТИ, как раз когда Эми и Фергусон закончат среднюю школу, что сделает ненужной плату за третье образование, но Джим подавался в магистратуру по физике, и хотя неизбежно попал бы туда, где ему дадут должность вместе со стипендией на жизнь, стипендии этой не хватит, чтобы покрыть все, а потому Дану придется и дальше выкладывать тысячу или пятнадцать сотен долларов в год на Джима, что доведет общие расходы наличных на поддержку двух Шнейдерманов и одного Фергусона в высших учебных заведениях, по грубым оценкам, до одиннадцати, двенадцати или тринадцати тысяч долларов в год. Дан же в среднем ежегодно зарабатывал тридцать две тысячи долларов – что и объясняло, отчего у Фергусона имелись сомнения.
Дополнительные деньги были от страхового полиса Лиз, но сто пятьдесят тысяч долларов, выплаченные Дану летом 1962 года, сократились до семидесяти восьми тысяч к концу ноября 1964-го. Двадцать тысяч из уже потраченных семидесяти двух ушли на оплату двойного залога за старый старый дом, за чем последовала продажа того дома и на вырученные средства покупка нового, что поставило его мать и отчима в хорошее положение: они сразу стали владельцами дома номер 7 по Вудхолл-кресент, и никакой банк не сопел им в затылки, выплачивать больше ничего не требовалось, кроме налога на недвижимость и счетов за воду. Еще десять тысяч из уже потраченных семидесяти двух тысяч тоже пошли на дом – покраску, ремонт и усовершенствования, от которых ценность дома только повысится, если они когда-нибудь решат его продать. А вот оставшиеся сорок восемь тысяч долларов ушли уже после женитьбы – на машины, ужины в ресторанах, отпуска и рисунки Джакометти, Миро и Филипа Гастона. Как бы Фергусон ни ненавидел прижимистость своего отца с деньгами, его также несколько тревожило то, насколько легко их транжирит его отчим: если доход Дана был слишком мал для того, чтобы покрывать всем учебу, то семьдесят восемь тысяч, оставшиеся от страховки, окажутся их единственным спасением, и, согласно подсчетам Фергусона, к тому времени, как они с Эми закончат колледж, сумма эта сократится до плюс-минус тридцати тысяч долларов – и гораздо меньшей суммы, если Дан с матерью и дальше будут тратить так же, как последние два года. По этой вот причине Фергусону и хотелось брать у них как можно меньше – а если можно, то и вовсе ничего. Не то чтоб он опасался, будто кто-то станет голодать, но его пугала мысль, что в не очень отдаленном будущем настанет такой день, когда мать будет уже не так молода и, возможно, с не таким уж хорошим здоровьем – после целой-то жизни курения своей ежедневной пачки «Честерфильдов», и они с Даном рискуют остаться на бобах.
За свои два лета работы на Арни Фрейзера он накопил двадцать шесть сотен долларов. Если прижмется и перестанет покупать книги и пластинки, то к концу лета, вероятно, сумеет добавить к ним себе на банковский счет еще четырнадцать сотен, и это поднимет общую сумму до ровных четырех тысяч долларов. Его дед уже признался его матери, что он собирается на выпуск из школы подарить ему две тысячи долларов, и если его деньги и деньги деда пустить на оплату колледжа, то доля Дана сократится до нуля. С первым годом разобрались, но как быть со следующими тремя? Летом он, конечно, и дальше будет работать, но что именно делать и сколько именно зарабатывать на том рубеже, были не более чем вопросами, и хоть его дед, вероятно, согласится поучаствовать какой-то суммой, неправильно будет на такое рассчитывать, особенно теперь, когда бабушка слегла с сердцем и медицинские счета у них растут. Один год Нью-Йорка, если ему повезет попасть в Колумбию, – а после этого как еще может поступить человек в здравом уме, если только не полететь в Лас-Вегас и не поставить все, что у него есть, на число тринадцать?
Было у него одно притянутое за уши решение: бросить кости так, чтобы это решило все их денежные задачи, если выпадет выигрышная комбинация, но если Фергусон выиграет, он также потеряет то, чего желал больше всего, ибо тогда Нью-Йорк и Колумбия сметутся со стола навсегда. Хуже того, это будет означать, что он еще четыре года проведет в Нью-Джерси, в последнем месте на земле, где ему хотелось быть, и не просто в Нью-Джерси, а в городишке Нью-Джерси, что был не больше того, в каком Фергусон жил сейчас, отчего он окажется в той же ситуации, от которой пытался освободиться почти всю свою жизнь. И все же если решение ему себя представит (а были все основания полагать, что такого не произойдет), он с радостью его примет и поцелует кости, что ему его принесут.
В том году Принстон начинал нечто новенькое – Программу стипендий Уолта Уитмена, которую финансировал выпускник 1936 года по имени Гордон Девитт, выросший в Ист-Резерфорде и ходивший там в бесплатные школы, и деньги Девитта сейчас ежегодно поступали на полные стипендии четверым выпускникам бесплатных средних школ из Нью-Джерси. Одним из требований была финансовая необходимость – вместе с высокой академической успеваемостью и крепостью характера, и раз Фергусон был сыном зажиточного предпринимателя, можно было бы счесть, что у него нет права подаваться на эту стипендию, но дело обстояло не так, поскольку помимо отказа от обязанности выплачивать содержание сыну Станли Фергусон нарушил разводное соглашение, подписанное им с бывшей женой, в котором оговаривалось, что он вносит половину денег, необходимых на содержание мальчика, иными словами – возмещать матери Фергусона половину всего, что она и ее новый муж тратят на еду, которую потребляет Фергусон, и одежду, которую он носит, равно как и половину его медицинских и стоматологических счетов, но через шесть месяцев после заключения второго брака, когда никаких денег от ее бывшего мужа не поступило, мать Фергусона проконсультировалась с юристом, юрист написал письмо, в котором грозил привлечь отца Фергусона к суду, чтобы Станли уплатил то, что должен, и когда отец Фергусона ответил предложением компромисса: никаких денег за его половину содержания мальчика, но отныне он перестает заявлять сына иждивенцем в своей налоговой декларации и передает эту честь Дану Шнейдерману, – вопрос был улажен. Сам Фергусон ничего не знал об этих разногласиях, но когда рассказал матери и отчиму о стипендиях Уолта Уитмена в Принстоне, объяснив, что хочет подать заявку, но не уверен, что отвечает требованиям, они его заверили, что отвечает, ибо, хоть Дан и располагал приличным доходом, бремя содержания троих детей в университетах одновременно практически квалифицировало случай Фергусона как финансовую необходимость. С точки зрения закона связь между отцом и сыном пресеклась. Фергусон был несовершеннолетним, а поскольку единственная финансовая поддержка поступала от его матери и отчима, с точки зрения Принстона и всех остальных дело обстояло так, будто отец его перестал существовать. Это было хорошее известие. Плохое же заключалось в том, что Фергусон наконец узнал правду об отце, и его так расстроил поступок этого человека, он так на него разозлился за его скаредность и подлость по отношению к женщине, на которой некогда был женат, что Фергусона теперь могло удовлетворить лишь одно: заехать своему отцу в харю. Сукин сын от него отказался, и теперь ему в ответ хотелось отказаться от отца.
