Издательство «Суматоха», настоящее, не самиздат, запущенное Роном, Льюисом и Анн весной, опубликовало свою первую партию изданий четвертого ноября: два сборника стихов (один Льюиса, другой Анн), переводы Рона из Пьера Реверди и 327-страничный эпос Билли «Сокрушенные головы». Ангел всего предприятия, бывшая жена первого мужа матери Анн, необузданная женщина за сорок по имени Трикси Давенпорт, закатила шикарную вечеринку у себя в дуплексе на Лексингтон-авеню, чтобы это событие отпраздновать, и Фергусона, вместе с почти всеми, кого он знал, на эту пьянку в субботу вечером тоже пригласили. В толпах ему никогда не бывало уютно, от толчеи стольких тел, набивающихся вместе в замкнутые пространства, у него начинала кружиться голова и он онемевал, но в тот вечер все почему-то было иначе – быть может, оттого, что он так радовался за Билли после стольких лет, сколько он вложил в сочинение этой книги, а то и потому, что его развлекало видеть неопрятных, обнищавших городских поэтов и художников, которые тусуются с шишками Ист-Сайда, но будь то одна какая-то причина или обе, он был счастлив там в тот вечер оказаться, стоять рядом с прекрасной, чуточку робеющей Селией, которая сама в толпе себя чувствовала не в своей тарелке, и вот когда Фергусон повернулся и обозрел эту битком набитую и шумную комнату, он увидел, как Джон Эшбери в одиночестве пыхтит в углу сигаретой «Житан», Алекс Кац попивает из бокала белое вино, Гарри Мэтьюс пожимает руку высокой рыжеволосой женщине в синем платье, Норман Блюм смеется, притворно заломив кому-то руку за спину, а вот щеголеватый, курчавый Ной стоит с пышной курчавой Вики Тремэйн, а вот Говард беседует не с кем-то, а с Эми Шнейдерман, приехавшей на выходные в Нью-Йорк, и через десять минут после прихода Фергусона к нему уже локтями проталкивался Рон Пирсон, а мгновение спустя Рон уже обхватил его за плечи и выводил из комнаты, потому что ему хотелось кое о чем с ним поговорить.
Они поднялись на верхний этаж квартиры, прошли по коридору, свернули влево по другому коридору и проскользнули в пустую комнату, где располагалась пара тысяч книг и на одной стене висело шесть или семь картин. Кое-что оказалось деловым предложением – если крошечное, неизбежно неприбыльное издательство «Суматоха» можно было назвать делом. Как это объяснил Рон, троица, заправляющая издательством, проголосовала за то, чтобы включить Фергусона в издательский план на следующий год – собрать три его титула, вышедшие в «Штуковине», и опубликовать их под одной обложкой. Согласно их расчетам, объем книги составит 250 или 275 страниц, и подготовить они ее могут за следующие восемь или двенадцать месяцев. Что он на это скажет?
Даже не знаю, ответил Фергусон. Ты считаешь, эти книжки годятся?
Мы бы не делали тебе предложение, если бы считали их негодными, сказал Рон. Конечно же, они годятся.
А что Билли? От него разве одобрение не требуется?
Он уже одобрил. Билли все это и придумал. Он теперь с нами и хочет, чтоб ты тоже был с нами.
Ну и парень. Я гроблю своих грутов и подбиваю лизоблюдов и знахарей из моего верного тромблона. Никто еще не написал фразы круче этой.
Я также должен упомянуть о деньгах.
Каких деньгах?
Мы пытаемся работать как настоящие издатели, Арчи.
Не понимаю.
Договор, аванс, авторские отчисления. Ты же наверняка о таком слышал.
Смутно. В каком-то ином мире, где мне не выпало проживать.
Три книги в одной, тираж издания – три тысячи экземпляров. Мы прикинули, что аванс в две тысячи долларов будет звучать мило асимметрично.
Не шути так, Рон. Две тысячи меня бы спасли. Больше не надо будет побираться на перекрестках, никаких подачек от людей, которым не по карману давать деньги, в пот среди ночи больше бросать не будет. Прошу тебя, скажи, что ты меня не разыгрываешь.
Рон улыбнулся тонко, минимально, как он это делал обычно, и уселся в кресло. Обычная процедура – получаешь половину по подписании договора, продолжал он, а вторую половину – когда книга выйдет, но если тебе нужна вся сумма сразу, я уверен, так можно будет устроить.
Как ты можешь быть в этом уверен?
Потому что, сказал Рон, показывая на Мондриана на противоположной стене, Трикси может делать все, чего захочет.
Да, ответил Фергусон, поворачиваясь и тоже глядя на холст, наверное, может.
Обсудить нужно только еще одно, последнее. Название, общее название для всех трех книжек. Спешки нет, но Анн на редколлегии уже придумала одно, и мы все сочли, что оно довольно потешное. Смешно потому, что ты еще настолько шокирующе молод и нов в этом мире, что мы иногда задаемся вопросом, не носишь ли ты подгузники.
Только по ночам, а днем они уже мне больше не нужны.
Мистер Замаранные Штанишки теперь ходит в чистеньких трусах.
Почти все время, во всяком случае. И что же Анн предложила?
«Собрание сочинений».
А. Да, это и впрямь довольно смешно, но еще… как это слово, вылетело из головы?…немного похоронно. Как будто меня набальзамировали и сейчас отправят путешествовать в прошедшее время без обратного билета. Мне кажется, я бы предпочел что-нибудь пободрее.
Твоя книга. Тебе и решать.
Как насчет «Прелюдий»?
Как у раннего Мильтона?
Именно. «Литературная композиция предварительной или подготовительной природы».
Нам известно значение этого слова, но поймут ли его другие?
Если не поймут, могут в словаре посмотреть.
Рон снял очки, протер стекла носовым платком, а затем снова их надел. После небольшой паузы пожал плечами и произнес: Я за тебя, Арчи. Пусть ищут.
Фергусон вернулся на вечеринку оглушенный и невесомый, как будто голова у него больше не крепилась к телу. Когда попробовал рассказать эту хорошую новость Селии, гам голосов вокруг них был так силен, что та не расслышала, что он говорит. Ничего, сказал Фергусон, сжимая ее руку и целуя в шею, я тебе позже скажу. Потом оглядел толчею вертикальных людей, набившихся в комнату, и увидел, что Говард и Эми по-прежнему беседуют, только стоят теперь гораздо теснее, и оба подаются ближе друг к дружке, полностью поглощенные беседой, и пока он наблюдал, как его сводная сестра и бывший сосед по комнате друг на дружку смотрят, Фергусона осенило, что они у него прямо на глазах, возможно, превращаются в пару, раз рядом больше нет ни Моны, ни Лютера – и, несомненно, для них обоих те никогда больше и не возникнут, – Говарду и Эми имеет смысл поисследовать возможности, и до чего это будет любопытно, если Говард в итоге проникнет в это запутанное, перемешанное племя из наложившихся друг на друга кланов и родословных, чтобы стать почетным членом разъездной водевильной труппы Шнейдерман-Адлер-Фергусон-Маркс, которая превратит его друга в неофициального зятя, и что за честь это будет, сказал себе Фергусон, – приветствовать Говарда во внутреннем круге и советовать ему, как пригибаться, когда Эми начнет швыряться ему в голову вафлями «Некко», эта необычайная Эми Шнейдерман, девушка, которую он так отчаянно хотел, что до сих пор мучительно было думать о том, что могло бы произойти, но так и не случилось.
