– Да, в благодарность за моё спасение… Мне нужно уйти, понимаешь, нужно вернуться к своим.
– К тем, кто сбросил тебя с поезда? Странные у тебя друзья, Капка гюлай.
– Правитель моей страны в опасности. Ему необходима помощь. Сейчас его солдаты наверняка прочёсывают лес, разыскивая меня, – соврал Магнус.
Отар плюнул в снег.
– Тергисы не боятся солдат.
Он повторил это ещё раз на родном языке. Среди всадников послышался гул одобрения.
– Меня ищут. Я должен уйти. Иначе у вас будут неприятности.
Всадники проявляли нетерпение. Отар закинул за плечи колчан и вскочил в седло.
– Никто тебя не держит, – сказал он. – Уходи, когда хочешь.
– Так я не в плену?
Тергис обвёл рукой огромный простор, окружавший их: непреодолимые горы; высокие ели, стекающие, будто лава, вниз к реке; сугробы, в которые лошади погружались по самую грудь.
– Падать ты умеешь, Капка гюлай. А летать?
Он был прав. Чтобы выжить в здешних краях, нужно быть тергисом, волком или лисой. Или вороном, чтобы улететь по воздуху. В одиночку Магнус не справится.
Отар развернул коня совсем рядом с мальчиком, чудом его не задев. Затем слегка сдавил пятками бока животного, заставив замереть на месте, будто они были единым целым. В ледяной воздух густым паром поднималось дыхание шамана.
– Если ты уйдёшь сегодня, – сказал он, – я буду молить духов леса дать сил твоим ногам и твоему сердцу. Ты большой и сильный, Капка гюлай, но далеко не дойти. Подожди одну луну, и я отведу тебя. Согласен?
Глава тринадцатая
Одноглазого Братча похоронили без церемоний.
На кладбище деревни Вородье собрались все обитатели Дачи. Они стояли посреди заснеженных аллей, тесно прижавшись друг к другу.
Дети шли сюда пешком от самого дома, следуя за фургоном, который вёз тело. Старая кляча Берга на подъёмах в гору тяжело дышала, и несколько раз приходилось толкать повозку, чтобы преодолеть подмороженную рытвину.
Госпожа Спенсер возглавляла шествие, и крылья её шерстяной шали развевались на ветру. За ней шли Большой Каль и Пётр Беглый, плечом к плечу, не отрывая глаз от собственных ботинок. Остальные следовали за ними кто во что горазд, и процессия получилась не слишком организованной и очень длинной. Никто из здешних детей не знал Братча, и, несмотря на печальную торжественность момента, в шествии то и дело слышались шутки и летали наскоро слепленные снежки.
Маленьких сестёр Каля оставили на Даче. Учительница госпожа Филипс решила, что похороны – неподходящее зрелище для таких малюток. Толстяк Берг, сидя в одиночестве на облучке, выглядел старым и потерянным, словно скучал по Светлячку и Букашке.
Когда они вошли в ворота, процессия притихла. Это было маленькое деревенское кладбище, расположенное на склоне. Над могилами стояли самые простые кресты – из двух досок, перевязанных железной проволокой.
Чёрная Дама ждала их здесь, рядом со свежевырытой ямой, уже немного припорошённой снегом. Двое мужчин, видимо, из местных крестьян, курили в отдалении, опираясь на черенки лопат.
Братча из фургона доставали Пётр и Большой Каль. Не было ни гроба, ни верёвок, поэтому тело, завёрнутое в одеяло, пришлось опускать в могилу вертикально. Потом Пётр спрыгнул в яму, чтобы помочь могильщикам его уложить. Когда он вылез обратно, то был так бледен, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.
– Бессмысленно, святой отец, – сказала Чёрная Дама маленькому священнику, который махал кадилом. – Ни проповеди, ни отпевания. Никто не знает даже имени этого мальчика.
– Братч, – буркнул Каль. – Вот его имя.
Все молча смотрели, как полетели вниз первые комья земли. Некоторые бесшумно шевелили губами, словно читали молитву. Никто не плакал, было слишком холодно, и, возможно, слёзы просто замерзали, не успев выкатиться из глаз. Дети не слишком грустили (ну, разве что чуть-чуть, ведь один из них покоился теперь там, холодный, как ледышка), но мероприятие было слишком серьёзным и торжественным, и они стояли, засунув руки поглубже в карманы, и не знали, как себя вести.
Когда яму засыпали, на одном её краю установили кол с прикреплённой дощечкой. Дети двинулись к выходу. Проходя, каждый косился на табличку – и те, кто умел читать, и те, кто не умел, – и вытирал нос рукой.
Надпись на табличке продиктовал Пётр, и госпожа Филипс прилежно записала всё слово в слово, обмакнув кисточку в чёрную краску:
Здесь, под землёй, лежит тот, кого звали Одноглазым, потому что у него был только один глаз.
– Что там написано? – спросила маленькая девочка.
– Заткнись, – ответил кто-то из детей. – На похоронах не разговаривают.
У них тоже не было имён, кроме тех, что они придумали себе сами, – даже малыша Швоба звали так, потому что его нашли в коробке из-под мыла «Швоб».
Интересно, спрашивали они себя, когда придёт их черёд, украсит ли кто-нибудь могилу букетом фиалок, как это сделала сегодня Чёрная Дама?
Мимси наблюдала за всем издалека.
Она сидела, прислонившись к кладбищенской стене, и ни о чём не думала. Котёнок спал, свернувшись клубочком под кителем, и казалось, у неё в груди тихонько бьётся второе сердце.
Потом Чёрная Дама села в свой автомобиль, шофёр захлопнул дверцу, и всё было кончено.
Одноглазый Братч наконец-то обрёл дом.
* * *
В комнате госпожи Спенсер собралось семь или восемь человек. В основном младшие. Они уселись вокруг: одни – на табуретах, другие – прямо на ковре в ногах у гувернантки.
В печи потрескивал огонь, и плитки на дымоходе ходили ходуном от ветра, воющего внутри.
Мадам Спенсер больше всего любила эти минуты. День выдался тяжёлый, и после кладбища маленькие лица так тщательно отдраили во время вечернего умывания, что они стали свежими и чистыми, как осенние яблоки.
Ещё одна сказка, и она отправит их спать.
– Жил да был, – начала она, – один утёнок – до того некрасивый, что даже родная мать поморщилась, когда увидела, как он выбирается из скорлупы…
Кто-то из малышей уже клевал носом. Они часто засыпали прямо посреди сказки, с открытым ртом и капелькой слюны на губах. Гувернантку это ничуть не обижало – наоборот, радовало. Дверь она всегда оставляла открытой – входи кто хочет. Иногда внутрь просовывали голову старшие, на минуту прислонялись к дверному косяку, а потом исчезали так же неожиданно, как появились.
Госпожа Спенсер делала вид, что ничего не замечает. Они могли скептически пожимать плечами, но даже старшие боялись того момента, когда наступает ночь. Поэтому каждый вечер после ужина она читала вслух своим твёрдым и ровным голосом. И на несколько мгновений создавалось ощущение, что где-то на земле есть место, где ночи не существует вовсе.
