Леверн, вскочив с кресла, в ярости ударил кулаком по дубовому столу – подсвечник, жалобно звякнув, покатился по столу, и свечи потухли, пачкая письма мгновенно застывшим воском. В комнате стало темнее, но сверкавшая обоюдная ненависть людей, очень давно бывших родными, жгла помещение ярче солнца.
– Это ты – та самая опухоль, разросшаяся в теле семьи до таких размеров, что ее принимают за мозг! Весь род гниет поколениями, воспитывая бездушных, безразличных к собственным детям наследников, для которых договоры купли-продажи важнее, чем счастье собственных отпрысков! Продолжай измерять свое благополучие килограммами золота, отворачиваясь от сестер, потому что меня ты давно потерял, задолго до того, как решил мстить ни в чем не повинным людям. Семья Альваха – моя настоящая, и к семейному древу Флоресов я отношусь лишь именем, в котором содержится единственная ласка, оказанная мне с рождения. Поэтому еще раз, Маркус, я тебя предупреждаю: к моей семье не приближайся ни на шаг, если не желаешь с так почитаемого тобою древа исчезнуть в тот же день. И пусть хоть весь мир обрушится на мою голову – я обещанное выполню.
И Леверн, пылая отвращением, вышел из кабинета, оставив брата наедине со своими словами.
* * *
Земля казалась теплой, и раскрасневшиеся голые ступни утопали по щиколотку в грязи. С потемневшего платья ручьями стекала ледяная вода, но Клер не останавливалась. Она потеряла счет ведрам, вылитым на голову. Сначала было легко – один, два, три… но прошел десяток, а лучше не становилось. Перед глазами – хоть закрывай их, хоть нет – возникало лицо Маркуса, искаженное призраками прошлого. В ушах, сквозь эхо лет, звенел его голос, приказывавший: «Режь, режь!» Галлюцинации, с которыми Клер думала, что справилась, вновь появились – всего-то и требовалось, что оказаться неподалеку от их источника.
Тело выстрелом пробила дрожь, пройдясь волной от кончиков красных пальцев до макушки. Служанка потянулась за следующим ведром – хорошо, что воды в сарае было достаточно. Она подняла полное до краев ведро, но правую руку свело судорогой, и вода хлынула прямо в лицо, а металлическая ручка проехалась по виску. «И пусть».
Вода обычно помогала. Обжигая голову, смывала память. Мутные картинки в голове: блеск стали, раны на коже и монстр, скрывающийся под прекрасным обличьем, стирались, стоило только вылить достаточно холода на голову. Сейчас ведь не лето, когда бороться с галлюцинациями сложнее всего. Нет удушливой жары, которая не отступает даже ночью. Ледяная вода колет кожу, а не ласкает шелковым покрывалом. Летние ночи всегда проходят в попытках скрыть от Альваха правду – их Клер проводила в сарае у дома, лишь бы только брат не слышал ее криков.
Она нагнулась за следующим ведром, и вдруг перед глазами померкло. Ноги подкосились, голова уперлась в стопку сухой одежды, которую Клер отложила подальше. Сердце билось спокойно – тело давно привыкло. Подобные приступы раньше случались часто, и она научилась лечить себя с минимальным ущербом. Со временем галлюцинации были все реже, и Клер была уверена, что справилась. Но вместе с Маркусом в ее жизнь вернулись и почти забытые страхи. В следующем ведре Клер заметила отражение луны, выглядывающей в окошке крыши, и отскочила, прячась, к дверям.
Морозный ветер ворвался сквозь приоткрытые двери сарая, пробирая до костей мокрую с ног до головы гостью. Едва оттягивая за металлическую петлю тяжелую дверь, на секунду она замешкалась. Стоит ли? А после потянула ее изо всех сил.
Чистое темно-синее небо едва не заставило ее вывернуть содержимое желудка на землю. Точь-в-точь ледяной оттенок глаз, которым так гордится хозяин поместья. Маркус завладел ее мыслями, пытался выгнать ее из собственного тела. Будь у нее выбор – так и поступила бы. Но даже после самой страшной ночи придет новый день. Утром она улыбнется Леверну и останется спокойна, когда хозяин поместья переступит порог столовой. Свет будет завтра, а сейчас, пока Винсент не отрывает глаз от принцессы, а Альвах с Леверном ведут тяжелый разговор, у нее есть время набраться сил. И все будет как раньше.
Свернувшись калачиком на улице, Клер вздохнула полной грудью, закрывая глаза. Еще пару минут, и образ Маркуса растворится. Тошнота уже отступила, и забыться не давала только тянущая боль в груди. Какая маленькая плата за спокойствие.
* * *
Леверн не знал, что способен так кричать.
Сначала от испуга. После от ярости. Мигом позже – от боли, когда Альвах скрутил его, удерживая от бездумных решений. Боль ослепляла, пока стрелок вытаскивал тело сестры на свет. Альвах сейчас походил на мертвеца, но не выказывал страха, в отличие от друга.
Стрелок, держа сестру на руках, рванул со всех ног к поместью, оставляя Леверна позади. Только кипящая внутри рыцаря злость позволила ему догнать друга у задней двери, ведущей на кухню. Завидев гостя на пороге, кухарки недоуменно шагнули вперед. После в большое, заставленное столами помещение ворвался Леверн, приводя работниц в испуг. Но рыцарь кое-как собрался, по частям вытаскивая осколки души из разных уголков. Он выместит злобу позже, на более подходящем человеке.
Слуги носились туда-сюда, поднося грелки, кастрюли с поднимающимся от них паром и мази для растираний. Маленькое помещение рядом с кухней, которое служило комнатой для дежурного повара, быстро приспособили под лечебницу. Леверн, не выдерживая, срывался на любого, кто попадался ему под руку. Альвах, устав от представлений, выволок его за шиворот из комнаты, припечатав к стенке. Выписав другу удар под дых, он надеялся, что рыцарь сорвет злость на нем, и тогда сестре, когда она очнется, останутся только объятия и слабые нравоучения.
Но Леверн будто сломался. Он опустился на пол и спрятал лицо за рукавами дорогого камзола, а после из груди рыцаря вырвался истерический смех. Кухарки, выглянув из кухни, испуганно юркнули обратно. По лицу Леверна катились слезы, а рот скривился в безумной улыбке. Аль с опасением смотрел на друга, готовый врезать ему еще раз, чтобы пришел в себя.
– Я убью ее. Или Маркуса. Или, может, начать с себя? Кому-то нужно разорвать этот круг. Сожгу дом, начиная с конюшен – в знак памяти, так сказать. А Клер свое получит. Я отправлю ее к матери сегодня же, с отрядом. Не побрезгую теми деньгами, к которым обещал не притрагиваться. Клер будет ходить, есть, пить и спать под постоянным присмотром. Маркусу начищу физиономию, после того как Аде станет лучше. И мы уйдем. А когда все закончится – вернусь и прикончу ублюдка. Тихо и без грязи сотру это пятно из нашей памяти. И может, когда-нибудь ей станет легче.
Альвах слушал, как его лучший друг городит чушь, и внутри у него все онемело. Леверн – оптимист, от рождения влюбленный в жизнь. Он всегда справлялся. Всегда терпел, с пониманием относился к странному способу сестры лечиться от кошмарных воспоминаний. Всегда журил ее, а после прощал, не в силах долго обижаться. Человек, сидящий перед ним на полу, сейчас не походил на добродушного рыцаря, которым был его друг.
Альвах тоже испугался, ведь Клер перешла все границы. Сон на холоде – кратчайшая дорога к смерти. Его сестра всегда была аккуратной. После своих пыток водой всегда одевалась в сухое, заматывалась в полотенца и возвращалась домой, шмыгая носом. Ей становилось легче. Она спала в доме, и Альвах тоже мог уснуть. «Мы совершили ошибку, вернувшись в поместье. Пошли на осознанный риск, надеясь, что справимся с последствиями. И прогадали».
