– Держи.
Все жадно набросились на выпивку, проливая ее на грязную униформу и скользкие от пота руки. Задул холодный ночной ветер.
– Мы врезали им по первое число.
– Еще как, еще как, еще как врезали!
Комфорт обхватил руками голову:
– Уильямс, ты еще не сказал, ты еще не дал мне ответ.
– Что?
Они не шевелились. Стояла непроглядная ночь.
– Ты не сказал, выйдешь за меня или нет, Уильямс.
– А-а-а-а!
– И мы с тобой всех радостей вкусим, Вилли. Нам нужно завести семерых детей, чтобы заложить основу нового мира.
– Да, конечно, конечно, – устало сказал Уильямс. – Новый мир. Целый десяток детей.
– Джонс нас обвенчает, правда, Джонси, старина? Ты будешь пастором, ладно, Джонси?
– Ладно, ладно.
– Вот молодец, – сказал Комфорт. – Ты слышал, Уильямс?
– Слышал. Заткнись и заваливайся спать. Я выйду за тебя. Утром.
– Честное слово?
Его голос прозвучал тонко и жалобно.
– Да! Честное слово!
– Ибо ты нужен мне, Вилли. О-о, как ты мне нужен. Я так боюсь!
– Да, конечно, я знаю. Спи. Устал я. Устал.
Они закрыли глаза и лежали на холодном песке.
– Сладких снов, – сказал Джонс.
«Thrilling Wonder Stories»,
февраль 1950
Леонард Дуглас
[7] Состязание в любви
– Он высокий, – сказала семнадцатилетняя Мэг.
– Он очень смуглый, – сказала почти восемнадцатилетняя Мэри.
– Он хорош собой.
– И придет сегодня вечером… именно сегодня вечером… к нам на свидание.
– С вами, с обеими? – вскрикнул отец. Он всегда вскрикивал. После двадцати лет, прожитых в браке, и семнадцати лет с дочерьми такая тональность голоса стала для него естественной. – С вами, с обеими? – снова вскрикнул он.
– С нами, с обеими, – подтвердила Мэг.
– С обеими, – повторила Мэри, улыбаясь поданному на ужин стейку.
– Я не голодна, – призналась Мэг.
– Я тоже, – сказала Мэри.
– Это мясо, – прокричал отец, – стоит полтора доллара за фунт! С этой самой минуты – вы голодны.
Дочери молча принялись за еду, раскачиваясь на стульях.
– Перестаньте качаться на стульях! – возопил отец.
Они уставились на дверь.
– Хватит пялиться на дверь, – сказал отец, – а не то повыкалываете себе вилками глаза.
– Он высокий, – сказала Мэг.
– Он весьма смуглый, – сказала Мэри.
– Он хорош собой, – сообщил папа маме, когда она вошла в комнату из кухни. – Превышает ли по весне количество умопомешательств среди женщин другие времена года?
– К июню психушки уже переполнены.
– С четырех часов пополудни эта парочка слоняется по комнате в кататоническом ступоре, – сказал отец. – Кажется, юного джентльмена, который пожалует к нам вечером, они собираются делить, как именинный пирог. Ощущение такое, будто я попал на мясокомбинат за миг до того, как бессловесную тварь огреют по башке и поделят между двумя соперничающими сторонами. Этот мальчик хотя бы догадывается, во что он вляпался?
– Мальчики предупреждают друг друга, – сказала мама, – насколько я помню.
– Мне это не помогло, – признался отец. – В семнадцать лет ты идиот. В восемнадцать – дебил. В двадцать – дорастаешь до уровня болвана. К двадцати пяти – олух. К тридцати – бестолочь. И только сейчас, в славном сорокалетнем возрасте я – не что иное, как недоумок. А посему сердце мое обливается кровью за бычка, прибывающего к нам вечером на заклание ради древних церемониалов инков.
– О, не будь так кровожаден, – сказала мама.
– Они не способны воспринимать английский, на котором я к ним обращаюсь, – сказал отец. – Как об стенку горох. На них действует лишь несколько слов. Смотри! – Он придвинулся к дочерям, которые сидели с отсутствующими взглядами и грезили наяву с ножами и вилками в руках.
– Любовь, – промолвил папа.
Девочки встрепенулись.
– Романтические чувства, – сказал папа.
Девочки снова встрепенулись.
– Июнь, – сказал папа. – Свадьба.
Девочек охватила легкая дрожь.
– А теперь, – попросил папа, – пожалуйста, передайте мне подливку.
* * *
– Добрый вечер, – сказал папа, стоя у двери в переднюю.
– Здравствуйте, – сказал высокий, смуглый, приятной наружности парень. – Я Боб Джонс.
– Редкостное имя, – вполголоса сказал отец. – Заходите, мистер Джонс. Девочки наверху обмениваются платьями, чтобы произвести на вас впечатление.
– Благодарю, – сказал Боб Джонс, заходя в дом и возвышаясь над папой.
– До чего же ты крупногабаритный, – заметил папа. – Как же ты этого достиг? Видать, поднимал пульмановские вагоны с одномесячного возраста?
– Ну, нет, – сказал Боб Джонс, пожав руку папе, от чего тот принялся приплясывать, как шотландец, пока не избавился от рукопожатия. На папином лице застыла маска ужаса, когда он повернулся и повел бычка на приветливо разукрашенную бойню.
– Присаживайся, сынок, – сказал папа. – Только не на этот стул. Это современный стул, рассчитанный всего на одного человека. Не садись туда, а садись куда-нибудь еще. С какой из девочек у тебя свидание?
– Они еще не решили, – сказал Боб Джонс, улыбаясь.
– Разве от тебя ничего не зависит, мальчик мой? Встань на защиту своих прав!
– У меня есть предпочтение, но, откровенно говоря, сэр, я побаиваюсь говорить об этом в открытую, – признался Джонс. – Как бы не дошло до смертоубийства.
– Ногти и пилки для ногтей, – сказал папа. – Жуткая смерть. Ладно, позволь дать тебе небольшой совет. Но прежде всего чего бы ты хотел отведать в свой прощальный ужин? Чем тебя угостить? Сэндвич, фрукты, сигарету, повязку на глаза?
– Чего-нибудь из фруктов.
И Боб Джонс сграбастал пригоршню персиков с кофейного столика и отправил их в свою печь, а папа тем временем пытался перевести дух.
– Что касается моего совета, – папа прикрыл рот, – Мэг симпатичнее, а Мэри с характером. Шансы равны. И та, и другая будет хорошей женой, Боб.
