Далее вы видите, как пещерные люди-роботы добывают трением огонь, приволакивают волосатую гору мамонта, обрабатывают шкуры, рисуют скачущих подобно молнии лошадей, словно вспышки кинокадров, на стенах пещеры.
Викинги-роботы топчут прибрежные пески Винланда.
Компьютеризованный Цезарь выступает на Форуме, гибнет в Сенате, лежит мертвый и непревзойденный, а тем временем в десятитысячный раз над его телом ораторствует Антоний.
Наполеон при Ватерлоо тикает, как лавка часовщика.
Генералы Грант и Ли снова оживают при Аппоматтоксе.
Смазанный, гудящий и жужжащий король Джон (Иоанн Безземельный) подписывает Великую хартию вольностей.
Фантастика? Возможно. Нелепо? В какой-то степени. Бессмысленно? Вульгарно? Слегка. Не стоит выделки? Стоит – тысячу раз кряду.
Ибо одной из проблем человека является вера в свое прошлое.
Мы вынуждены принимать на веру недоказанные события недоказанных лет. При всей реальности развалин, скрижалей и табличек мы опасаемся, что бо́льшая часть прочитанного нами сфальсифицирована. Артефакты могут оказаться не чем иным, как сфабрикованными символами, искусственными скелетами, собранными вместе в воображаемых шкафах. Даже реальность только что прошедшего времени необратима.
Так через недоверие мы зачастую обрекаем себя на повторение того самого прошлого, из которого мы должны были извлечь уроки.
Но теперь благодаря аудиоаниматронике, робото-механике или, если хотите, науке о машинах, которые склонили свои теплые тени навстречу человечеству, мы можем схватить и слить воедино лучшее из двух видов искусства.
Кино страдает от «невсамделишности», потому что оно не трехмерно. Преимущество кино – его способность добиваться совершенства. То есть гениальный режиссер может отснять, остановиться, переснять, смонтировать и перемонтировать свою мечту до тех пор, пока не получится то, что он хочет. Его фильм, заключенный в капсулу времени и извлеченный через пять веков, будет по-прежнему содержать его идеал точно в той же форме, какую он ему придал.
Театр страдает от противоположного недуга. Живая драма действительно более реальна: вот она, у вас перед глазами, во плоти. Но она несовершенна. Из тридцати с лишним спектаклей в месяц, может быть, лишь один раз все актеры вместе достигнут того эмоционального накала, которого они добиваются.
Аудианиматроника заимствует совершенство кинематографа и сочетает его с эффектом «присутствия» сценической драмы.
С какой целью?
Чтобы мы наконец могли поверить во все до единого миллионы дней, прожитых человеком на Земле.
Выходя из роботизированных музеев грядущего, студент будущего скажет:
– Я знаю, я верю в историю египтян, ибо сегодня я участвовал в закладке краеугольного камня Великой Пирамиды.
Или:
– Я верю в то, что Платон действительно существовал, ибо сегодня днем под лавровым деревом в живописной местности я часами слушал его беседы и споры с друзьями; основы, составные элементы-блоки великой Республики слетели с его уст.
Теперь-то наконец я вижу, как Гитлер пришел к власти. Я стоял на стадионе в Нюрнберге, я видел, как его кулаки месят воздух. Я слышал его вопли, а в ответ рев толпы и армейских колонн. На мгновение я прикоснулся к живой материи зла. Я познал жуткую и соблазнительную красоту таких материй. Я обонял факелы для сожжения книг. Я отвернулся и вышел на свежий воздух…
Дальше в этом музее находится Бельзен, еще дальше – Хиросима… Завтра я пойду туда.
И для студентов это будет история не в прошедшем, а в настоящем времени. Не Аристотель, который жил и умер, а Аристотель, который проживает в этот самый час по соседству.
Не траурный поезд Линкольна, навечно погрязший в черном крепе истории, а постоянно курсирующий из Спрингфилда в Вашингтон во имя спасения нации.
Не тот Колумб, который совершил плавание, а Колумб, который отправляется в плавание завтра утром; запишитесь в экипаж, взойдите на борт и отплывайте.
Не Кортес, который узрел побережье Мексики, а Кортес, который высадится на берег в три часа пополудни, согласно музейным часам. В этот самый миг Монтесума дожидается, когда заведут его механизм и отправят по месту назначения.
Возможно, благодаря такому свежему созерцанию и познанию родится понимание, которое положит конец циклическому повторению нашего прошлого.
Может, я преувеличиваю? Не исключено. Ничего нельзя гарантировать. Мы бродим в эпоху машинного младенчества. Кто скажет, чего мы можем достичь вместе когда и мы, и машины повзрослеем?
Пугает ли меня все это? Разумеется. Конечно, эти аудиоаниматронные музеи должны попасть в руки тех, кто говорит правду и лжет лишь по ошибке. Иначе мы окажемся в компании барона Франкенштейна и AC/DC-Чингисхана.
Новое понимание истории начинается с ответственности в руках человека, которому я доверяю, – Уолта Диснея. В Диснейленде он снова доказал, что первая функция архитектуры – это радовать глаз, напоить свежим кислородом, изменить человека, вызвать у людей желание жить, вырастить их возвышенными, сделать их добрее.
Диснейленд высвобождает в человеке самые лучшие свойства. Здесь грубое животное начало подвергается ненавязчивому усмирению; здесь не вправляют мозги и не подавляют, не третируют и не изматывают, не растаптывают операторы недвижимости, не душит смог и уличное движение.
То, что оправдывает себя в Диснейленде, должно сработать и в роботах, которых изобрел и отправил на землю Дисней и те, кто придет после него.
Мне нечего добавить к сказанному, кроме того, что я призываю вас отправиться в Диснейленд, как только у вас найдется свободное время. Там вы соберете свои собственные доказательства. Там вы увидите счастливые лица людей.
Я имею в виду не безмозглое счастье, не счастье членов мужского клуба или кружка рукоделия, а истинное счастье.
Здесь нет битников. Нет равнодушных с бесстрастными личинами, притворяющихся, будто им все безразлично, и обворовывающих свою жизнь, крадущих у себя шанс пожить.
Диснейленд заставляет снова волноваться. Вы ощущаете, что настал первый день весны того неповторимого года, когда вы обнаружили, что действительно живете. Вы возвращаетесь в те утренние часы детства, когда вы просыпались и думали, лежа с закрытыми глазами: «Да ведь ребята будут здесь в любую секунду». Камушек звякнет об оконное стекло, комок земли стукнется о крышу конским копытом, вопль сотрясет ставни дома на дереве.
Затем ты полностью пробуждаешься, и камешек действительно ударился о крышу, крик сотряс небо, и твои тенниски подхватили тебя и унесли из дому в гущу жизни.
В этом суть Диснейленда. Я собираюсь туда прямо сейчас. Кто со мной наперегонки?
Что, почему и кому принадлежит
Нетривиальные искания
Кому принадлежит месяц июнь?
