Старик вскричал. Его лицо вспыхнуло, подобно солнцу.
Спустя мгновения ночная дежурная медсестра взглянула на молодого человека, не старше девятнадцати, со свежим розовым продолговатым овалом лица. Он, облокотившись об ее стол, кричал:
– Помните высокого худющего незнакомца?
– Да… – сказала медсестра.
– Знаете старика, умиравшего там?
– …да.
– Так они исчезли! – закричал молодой человек с горящими глазами и щеками. – Оба! Канун Нового года! Пойдите, взгляните!
Молодой человек побежал по коридору, зажав ладонями рот, чтобы подавить хохот.
Спустя мгновение медсестра подошла к двери палаты, где лежал старик, и заглянула внутрь.
– Испарились, – только и смогла сказать она.
Журнал «Fantasy&Science Fiction»,
март 1997
Ахмед и машины забвения
Притча
С любовью и благодарностью Крису Лейну – создателю чарующих эскизов к мультфильму «Маленький Немо в Стране Сновидений», снятому на студии «Токио муви Шинша», который вызвал к жизни эту книгу.
Ночью, что пришла на смену тому дню, когда над пустыней заметили морскую чайку, Ахмедов сын Ахмед упал с верблюда и потерялся, а караван продолжал брести навстречу сумеркам.
Чайка пролетела в полдень, неизвестно откуда в никуда, возвращаясь в незримые земли, богатые, по слухам, травами и водой и не ведавшие ни о чем, кроме воды и трав, вот уже девять тысяч лет.
Глядя вверх, Ахмед спросил:
– Что ищет чайка? Здесь нет ни воды, ни травы. Куда же она летит?
Его отец ответил:
– Она заблудилась, но теперь нашла дорогу и возвращается туда, откуда прилетела, – к морю.
Чайка, крича, сделала прощальный круг.
– О, – прошептал Ахмед, – а нам суждено когда-нибудь оторваться от земли?
– Когда-нибудь, неведомо в каком году, – сказал отец. – Терпение. Научись ходить прежде, чем сядешь в седло, и поезди верхом прежде, чем научишься летать. Разве у твоего верблюда за ночь вырастут крылья?
И той ночью Ахмед до головокружения глазел на небо и считал звезды. Затем, захмелев от их свечения, он стал раскачиваться из стороны в сторону, упиваясь ночным ветром. Ошалелый, в восторге от увиденного в небесах, он потерял равновесие, упал и увяз в остывающих песках. Так, не замеченный ни отцом, ни караваном мерно вышагивающих верблюдов, он остался умирать на барханах в полуночные часы.
Когда Ахмед всплыл на поверхность дюн, отпечатки копыт, оставленные величественными дромадерами, струились на ветру, пока их полностью не заровнял шелестящий песок.
– Я умираю, – подумал Ахмед. – За что же я наказан? Мне всего лишь двенадцать. Я не припомню, чтобы за мной водились такие уж страшные прегрешения. Неужто в прошлой жизни я был злодеем, демоном незримым, разоблаченным ныне?
И тут его ступня шаркнула обо что-то, сокрытое под зыбучими песками.
Он заколебался, затем упал на колени, чтобы вонзить руки в песок, как бы пытаясь нашарить упрятанное серебро или схороненное злато.
Смахнув песок, подхваченный ночным ветром, он узрел нечто большее, чем сокровище.
На Ахмеда снизу вверх таращился диковинный лик, бронзовый барельеф безымянного человека или погребенный миф, огромный, величавый и невозмутимый, корчивший гримасы у его ног.
– О, древнее божество, как бы тебя ни величали, – прошептал Ахмед. – Помоги заблудшему сыну доброго отца, негодному мальчишке, который не делал ничего дурного, разве что спал на уроках, медлительно исполнял свои обязанности, не молился от чистого сердца, не слушался маму и не слишком почитал свою родню. Я знаю, за все за это я должен поплатиться. Но неужели кара должна меня настигнуть здесь, среди безмолвия, в сердце пустыни, где даже ветру неведомо мое имя? Неужто я должен умереть таким юным и мне суждено быть преданным забвению, не успев пожить?
Чеканное бронзовое лицо древнего бога вперило в него взгляд, а песок шуршал по его безмолвным устам.
Ахмед вопросил:
– Какие молитвы я должен прочитать, какие жертвы принести, чтоб ты, древнейший из древнейших, обрел зрение, чтобы видеть, слух, чтобы слышать, и речь, чтобы вещать?
Древнее божество промолвило лишь «ночь», «время», «ветер» на неведомом Ахмеду языке.
И он разрыдался.
Равно как нет одинаково смеющихся мужчин и каждой женщине присуща неповторимая походка, так и все мальчики плачут по-разному. Этот язык понятен древним божествам. Ибо слезы, что капают из глаз, орошая землю, льются из души.
И слезы Ахмеда пролились на бронзовое лицо древнего духа, омывая его смеженные веки, и они задрожали.
Ахмед ничего не заметил, и его слезы продолжали моросить, орошая едва заметные уши погрязшего в песках бога, и они промылись, услышали ночь, ветер и плач, и уши… зашевелились!
Но Ахмед ничего не заметил и последними слезинками увлажнил уста бога, умастив его бронзовый язык.
И вот наконец полностью отмытое лицо встрепенулось и разразилось рявкающим хохотом, да так, что ошеломленный Ахмед откинулся на спину и вскричал:
– Что!
– В самом деле, что? – вопросили разверстые губы божества.
– Кто ты?
– Собеседник в пустынной ночи, друг в молчании, сотоварищ в сумерках, преемник рассвета, – ответствовали холодные губы.
Но при виде столь юного и перепуганного Ахмеда его глаза потеплели.
– Твое имя, мальчик?
– Ахмед-караванщик.
– А я? Поведать ли тебе мою жизнь? – спросил бронзовый лик, выглядывая из залитых лунным светом песков.
– О да, прошу!
– Я – Гонн-Бен-Аллах. Гонн Великолепный. Я ведаю Призраками утерянных имен!
– Разве имена могут стать призраками и быть утерянными? – Ахмед протер глаза, придвигаясь поближе. – Великий Гонн, давно ли ты здесь погребен?
– Внемли! – прошептали бронзовые губы. – Я присутствую на своих похоронах вот уж десять тысяч твоих жизней.
– Так далеко я отсчитать не в силах.
– И не нужно, – сказал Гонн-Бен-Аллах. – Ибо я обрел себя. Твои слезы вернули зрение моим глазам, распечатали мои уши и уста, которые заговорили задолго до Схватки за Рим, до гибели Цезаря, до пещер и львов, до добычи огня. Терпение! Сделай одолжение, спаси то, что еще погружено в песок, и себя всего, без остатка!
– Спасу!
– Тогда довольно слез! Довольно стенаний! Разметай песок барханов своими одеждами с покровов моих рук и ног. Яви звездам Гонна Великого. Извлеки мои погребенные кости и обволоки своим дыханием, чтобы еще до рассвета Великий Гонн возродился от твоих вздохов, возгласов и молитв! Приступай же!
