– Тысяча, не больше.
– Значит, мы ничтожное меньшинство. А два миллиона марсиан, очевидно, заслуживают празднества в такую ночь, как эта. Они объявили всепланетные народные гуляния! Позакрывали школы и все такое. Провозгласили День Великого Фейерверка. Всякие хлопушки-шутихи.
Они вышли посидеть на балконе каменного дома, покурить.
– Наверняка это случится не сегодня вечером, – улыбаясь, сказал Чарли, у которого на верхней губе проступили капельки пота.
– Не будем обманывать себя, – сказал Уолт, доставая свою трубку.
– Мой ребенок сейчас носится по городу и вопит вместе с марсианскими ребятишками в гуще большого торжества. Он и сам почти марсианин. Это случится сегодня, и точка.
– Интересно, как с нами поступят марсиане?
Уолт пожал плечами:
– Никак. Что они сейчас переживают, боже мой! Не прикладывая рук, не притрагиваясь к Фейерверку, марсианин может любоваться Спектаклем. Думаю, они оставят нас в покое из чистого любопытства. Еще бы – ошметки цивилизации, которая сама себе подожгла хвост, так сказать.
Билл медленно выпустил дымок.
– У меня отец живет в Лейк-Блафф, штат Иллинойс. Боже, как он ненавидел коммунистов!
– В самом деле? – усмехнулся Чарли. – Летом тысяча девятьсот восьмидесятого года я трижды проезжал через Лейк-Блафф. Мне было двенадцать.
– Надо же, – сказал Билл.
Они сидели в темноте с тлеющими сигаретами. Шарканье бегущих ног, возгласы, хохот стали доноситься все громче. Играла карнавальная музыка, со свистом рвались петарды. Чем больше сгущались тени на улицах, тем чаще мерцали огоньки свечей в наклонных каменных домах.
– Они лезут на крыши, чтобы получше разглядеть спектакль, – тихо сказал Билл. – Некоторые поднимаются на холмы. Знатный будет у них вечерок. Можно устроить пикничок с закусками, посидеть на вершине холма, дождаться большого представления и, может, позаниматься любовью. Красота!
– Дивный вечер. Вы бывали летом в Чикаго? – вдруг спросил Чарли. – Такая жара. Я думал, окочурюсь.
Все огни в городе погасли. На притихших холмах люди устремили взоры к небу.
– Странно, – сказал Билл. – Я только что вспомнил Центральную школу в Меллин-тауне, штат Висконсин. Сколько лет о ней не вспоминал. У нас была училка, старая дева по имени Ларриби и… – Он сделал паузу, пригубил вина и не стал продолжать.
По лестнице, задыхаясь, взбежал сын Уолта.
– Уже пора? – Он плюхнулся на папино колено.
– Разве ты не будешь проводить вечер с деревенскими мальчишками? – спросил Уолт.
– Нет. Я останусь с тобой, – сказал Джо. – Ведь ты родился в Нью-Йорке, – объяснил он.
– Спасибо, – сказал Уолт.
– Кто затеял сегодняшнее представление, фейерверки, папа?
– Кабы знать!
На востоке взошла зеленая звезда.
Внизу, по городу пробежал гул.
– Это Земля там, в небе, папа? Расскажешь мне про декорации и фейерверки?
– Их строили много людей, на них ушла куча денег и времени.
– Сколько времени?
– Лет пятьдесят.
– У-у, как долго!
Уолт обнимал сына, и ночной ветер медленно и трепетно поднимался по переулкам.
– Я ничего не вижу, – сказал Джо.
– Тихо, – прошептал отец. Они затаили дыхание.
Земля отчетливо зеленела в небесах.
– Черт, – сказал Чарли. – Это ложная тревога. Откупорю-ка я еще бутылку и… – он начал привставать.
Небо разорвалось.
– Вон! – вскричал Билл.
Они отпрянули, когда небо обожгло их белизной.
Объятая пламенем, Земля бурно разрасталась вдвое, вчетверо. Огонь беззвучно отогнал тьму. Подобно гигантскому красно-зеленому сполоху. Воздетые кверху лица на холмах, в окнах домов, на крышах, в долинах, на речных берегах, и длинных каналах, и мертвых морях. В глазах троих наблюдателей на мгновение вспыхнул белый огонь.
Свечение угасло.
На холмах раздался всеобщий гул ликования, бой барабанов, крики. Джо повернулся к отцу:
– И это все?
Трое мужчин сжимали неприкуренные сигареты в обвисших руках.
– Это все, – сказал Уолт, смежив веки. – Представление окончено.
– А когда будет повтор? – полюбопытствовал Джо.
Уолт резко поднялся.
– Вот ключ от погреба. Сбегай вниз и принеси четыре бутылки вина. Молодчина.
Они сидели, не проронив ни слова, на холодном балконе до тех пор, пока мальчик не принес бутылки из погреба.
Экспресс «Нефертити – Тутанхамон»
Конец XIX века, закат Викторианской эпохи.
Транс-Египетская железнодорожная магистраль.
На исходе лета 188… года из Каира отходит и направляется в пустыню поезд, состоящий из локомотива, тендера, цистерны с водой и трех-четырех вагонов с пассажирами, представляющими из себя пестрое смешение египтян, европейцев, англичан и англичанок, что, конечно, даже лучше, чем европейцы.
На закате посреди пустыни из барханов по поезду стреляет пушка.
Тендер – вдребезги, и из него вываливается бо́льшая часть дров и/или угля.
Пушка стреляет вновь, но, ко всеобщей радости, взрывается.
Поезд продолжает катиться, но в конце концов от нехватки топлива замедляет ход и останавливается близ небольших заброшенных египетских развалин, принадлежащих иной эпохе.
Пассажиры рыщут в поисках горючего, но не могут найти ни деревьев, ни дров, ни хвороста.
И тут, подгоняемые недолгой песчаной бурей, пассажиры набредают на остатки древнего египетского некрополя.
Они попадают в подземный коридор, где находят не одну-две, а десятки мумий.
Некоторые мумии имеют полуцарственное происхождение, но большинство – прислуга и простолюдины.
Находящийся среди пассажиров археолог, конечно, несказанно рад находке.
Что до остальных, то им попросту хочется ехать дальше, пока их не нагнали арабы или те, кто в них стрелял.
Тут машинист локомотива, разглядывая мумии и принюхиваясь к воздуху, говорит, что тела по традиции сохранялись в смоле.
Лучшего топлива не придумаешь.
Остальные пассажиры глазеют на машиниста.
Что он хочет этим сказать?..
– А почему бы и нет? – говорит он, пожимая плечами. – Давайте вынесем мумии и загрузим на растопку в локомотив, вместо топлива!
Пассажир египтянин протестует.
Ужаснувшись, археолог протестует еще решительнее.
