Лео внимательно посмотрел на бывшего фидаина.
— Ты их убил.
Ракким повернул к нему голову.
— Не стоит благодарности.
— Я не просил о помощи. Кроме того, ты сам виноват. Ты должен был выехать из города по окружной дороге.
— Пропустил поворот.
— Веселишься? — У Лео задрожали губы. — Что может быть смешного в смерти блюстителей закона.
— Они были не блюстителями закона, а бандитами со значками блюстителей закона.
Завывая двенадцатицилиндровым двигателем, машина неслась по дороге с плавностью курьерского поезда. Игнорировать выпады толстяка труда не составляло, а вот отмахнуться от вопросов, заданных самому себе, оказалось куда сложнее. Почему он так поступил? А главное, почему он испытал удовольствие? На обочине промелькнула облупившая вывеска: «ЗАКУСОЧНАЯ „ПИГГЛИ-ВИГГЛИ“ — ГОРЯЧИЕ БЛЮДА, ХОЛОДНОЕ ПИВО, ДЕСЯТЬ МИЛЬ».
— Есть хочешь?
— Есть? — хриплым голосом переспросил Лео. — Да я теперь, наверное, никогда есть не смогу.
— Согласен, немного поголодать тебе бы не помешало. Но есть ты будешь. Сам удивишься, какой голод почувствуешь, когда сядешь за стол. Увидев, что я натворил, ты почувствуешь, как внутри тебя возникает пустота, которую невозможно заполнить всей едой в мире. Будешь запихивать ее в себя обеими руками.
— Сомневаюсь.
Ракким продолжал напевать звучавшую в голове песню. Мелодия казалась знакомой, но вспомнить слов, к сожалению, никак не удавалось. Где же он ее слышал?
— Тебя нисколько не беспокоит то… что ты совершил? — не унимался Лео.
— Очевидно, у меня моральные отклонения. Должно быть, мало ем зеленых листовых овощей.
— А почему ты постоянно шутишь? Отец говорил, что раньше ты был другим. Говорил, что я могу тебе верить.
— Ты можешь мне верить.
— Чему верить? Тому, что будешь убивать людей?
— Да, когда это будет необходимо.
— Сегодня это не было необходимо. — Судя по голосу, Лео мог расплакаться в любой момент. — Ты вышел из себя и убил их. Поставил под угрозу выполнение нашей операции.
— Нашей? Мелкий говнюк! Выполнение операции зависит исключительно от меня. А ты оказался здесь только потому, что Сара попросила.
— Убийство — грех. Грех в иудаизме, грех в христианстве, грех в исламе и в любой другой…
— Я сам буду решать, что такое грех.
— Ты будешь решать? — Лео уставился на него с открытым ртом. — Да я погибну из-за тебя!
— Не волнуйся, — успокоил его Ракким. — Такие, как ты, умирают в постели. На чистых простынях с чашкой какао в руке.
Толстяк вытер глаза.
— Врешь.
Ракким свернул на еще более узкую дорогу, не освещенную и не отмеченную на карте. По радио передавали лирические песни в стиле кантри и вестерн, звучавшие еще печальней и жалобнее трелей сверчков. На обочине промелькнул огромный покосившийся деревянный крест. Бывший фидаин прибавил газу. Из-под колес брызнула щебенка. Рев двигателя спугнул сову. Птица слетела с высокой сосны, на мгновение заслонив луну крыльями. У южан подобная примета считалась далеко не из лучших, Ракким же и без совы прекрасно осознавал всю безрадужность их перспектив. Он едва заметно улыбнулся. Ситуация складывалась довольно занятная. По здравом размышлении, его восприятию следовало притупиться, а чувству боли и страха сделаться более размытыми, но все получилось как раз наоборот. Он никогда не воспринимал мир так ясно и очевидно, и от этой поразительной ясности сжималось сердце.
«Я сам буду решать, что такое грех».
Похоже, длинный список прегрешений Раккима пополнился богохульством.
— Может, — Лео тихонько откашлялся, опасаясь нарушить ход мыслей бывшего фидаина, — может, когда отъедем подальше от того места, ну, где все произошло, остановимся на ночлег?
— Я не устал.
— Понятно. Подготовка воина-тени.
— А тебе самому почему бы не поспать? Дай мозгу и языку немного отдыха.
Толстяк зевнул.
— Я тоже не устал.
Ракким сосредоточенно изучал темноту впереди, высматривая проблеск света или какой-нибудь другой признак устроенной на дороге засады. Лео, конечно, ничего не знал о смерти, но в одном он оказался прав: бывший фидаин вышел из себя и убил рейнджеров. Его поступок совершенно не поддавался логике. Несомненно, они превратились в кровожадных зверей, но в мире и кроме них полно кровожадных зверей. Как со значками, так и без. Да, рейнджеры мерзко повели себя с монахиней в «Маунт кармел», однако ставить их выходку в один ряд с более тяжкими преступлениями тоже не годилось. Кроме того, сестра-католичка наверняка сама пришла бы в ужас, узнав об их смерти. Она бы даже стала молиться о прощении обидчиков. Нет, на убийство он пошел ради собственного удовлетворения, и это беспокоило его сильнее всего остального.
— Я думал, воины-тени избегают прямых столкновений, — выпалил Лео.
— Никак не отстанешь?
— Просто пытаюсь понять. — Юноша сжал пухлые пальцы в кулаки. — Воины-тени должны оставаться невидимыми. Так отец говорил. Незаметными, не привлекающими к себе внимания. Они должны вести себя осторожно. Не убивать без крайней необходимости.
— Я уже не воин-тень.
— А кто ты тогда?
Ракким промолчал. Он не знал ответа. Лишь одно мог сказать с уверенностью — Лео не услышал от него ни капли лжи. Воина-тени больше не стало. Превращение являлось их профессиональной болезнью. И еще ассасинов. Со временем первые всегда перенимали обычаи туземцев, а вторые становились бешеными псами. Лишь Раккиму когда-то удалось избежать подобной участи.
Ассасины, как и воины-тени, действовали в одиночку. Они имели полную свободу действий, подчинялись лишь непосредственному начальству и могли рассчитывать только на одно: уйти со службы живыми. Правда, Дарвин доказал обратное. В заброшенной церкви в Нью-Фаллудже Ракким схватился с мужчиной, прожившим более сорока лет. Убежденный атеист, ассасин пребывал в самом расцвете сил. Оба они успели покрыться кровоточащими ранами, оба едва дышали, следя за танцующими клинками в руках друг друга.
— Я сразу узнал тебя, как только увидел, — звенел насмешливый голос Дарвина. — Сразу же понял, кто ты такой.
Ракким нанес удар, пролив еще несколько капель крови.
— Я знаю, кто ты. Знаю, что ты думаешь.
— Тогда мне жаль тебя, Рикки. — Ассасин сделал вид, будто поскользнулся, однако хитрость не удалась. Тело его обмякло — скрывать боль от противника получалось все труднее. — Злейшему врагу не пожелал бы узнать, что я думаю.
Даже теперь бывший фидаин не мог сказать с уверенностью, выражал печальный взгляд Дарвина искреннее сочувствие или служил прикрытием для очередной уловки. Впрочем, не все ли равно. Имело значение лишь то, что ассасин умер, а Ракким остался в живых. «Хорошо смеется тот, кто смеется последним, придурок».
