— Мне очень жаль, но это невозможно, правда жаль. — Бэби пошевелила бедрами. — Семье Джонни принадлежит все в нашем маленьком городке. Мельница. Бакалейная лавка. Банк. Если я не выйду за Джонни, его семья отберет ферму у папочки. Видите, какая безвыходная ситуация?
Полковник не видел ничего, кроме нее самой.
— Буду счастлив помочь.
Она схватила его за шею, наклонила к себе.
— Мистер, я хочу, чтобы вы нарисовали мне трусики.
Полковник поднял на нее взгляд.
— Языком, мистер. Я хочу, чтобы вы нарисовали на мне трусики языком. — Бэби прижала к себе его лицо и застонала, почувствовав, как его язык проникает в нее, нежно лаская. — Все, что угодно, для невесты, — прошипела она сквозь стиснутые зубы.
Полковник резко раздвинул ей ноги, облизал самым кончиком языка, вспоминая интимные связи с другими женщинами, потерявшие для него всякое значение. Воспоминания тускнели быстро, точно оставленные на солнце фотографии. Для него существовала только она. Бэби извивалась, рвала на нем волосы, но он сдерживал себя. Закари Смит всегда знал, когда атаковать, а когда отступать.
Жена закричала, засмеялась и накрыла подолом платья его голову.
Полковник встал, вытер губы.
— На какое время назначена свадьба?
— Я должна быть в Гефсиманской баптистской церкви через два часа.
Полковник расстегнул молнию на брюках, позволив им упасть.
— Много времени.
Бэби закрыла ладонью рот и уставилась на него широко раскрытыми глазами.
— Вы только посмотрите. Мистер, как неприлично. — Она впилась зубами в шелковый подол. — Не знаю, справлюсь ли я с такой штукой.
Полковник лег сверху, смяв подвенечное платье. Одним медленным плавным движением вошел в нее, а Бэби принялась раскачиваться в одном ритме с ним. Жар ее тела испарил все сомнения, все мысли. Прижав его к себе, она шептала ему что-то на ухо, подгоняла. Закари Смит стал двигаться энергичнее, входить в нее все глубже и глубже. Оба тяжело дышали, а дождь все сильнее барабанил по крыше.
Уже стемнело, когда их разбудил коммуникатор.
— Не отвечай. — Бэби положила руку на грудь мужа.
Прижав трубку к уху, Полковник выслушал сообщение и потянулся за одеждой.
— Закари? — Она зашуршала расстегнутым платьем. Груди вырвались наружу. — С тобой скучно. — Бэби надула губы, глядя, как он торопливо надевает брюки.
— Милая, позвонил Мозби. — Полковник надел рубашку, взгляд его горел, словно у школьника. — Он что-то нашел в конце тоннеля.
Бэби рассматривала ногти.
— Хочешь посмотреть? Судя по его словам…
— Нет, Полковник, спасибо. Буду лежать здесь, ласкать себя и думать о других мужчинах.
Закари Смит рассмеялся, снял с крючка дождевик и направился к двери.
Она выглянула в окно. Муж, широко расправив плечи, прошагал мимо часового. Разбушевавшаяся гроза его только радовала. Бэби тяжело вздохнула и опустила руку. Косой дождь хлестал из ночного неба, а молодая женщина рассеянно гладила себя по плоскому животу.
Она так и продолжала ласкать собственное тело, когда вспышка молнии выхватила из темноты быстро шагавшего к дому Лестера. В высоких ботинках, промокшего, сильного и, как всегда, злого. Часовой отдал честь. Даже не кивнув в ответ, Грейвенхольц буквально взлетел по ступенькам.
32
Малкольм Круз поцеловал сребреник.
— Надеюсь, ты говоришь правду.
Он распахнул дверь, приглашая Раккима войти.
Сидевшие на складных стульях бойцы повернули к ним головы. Видимо, покосившаяся хижина служила часовней. Все провожали их взглядами, пока Круз и бывший фидаин пробирались в переднюю часть строения. Многие носили костюмы скелетов. Ветер свистел в стенах, сплетенных из тонких прутьев. Завывал в сухих ветках кровли. Электрические светильники по углам отбрасывали зловещие тени на лица. Пахло как в старой могиле.
— Ты не боишься? — спросил Малкольм.
Ракким окинул взглядом собравшихся. Все смотрели на него.
— Боюсь. Здесь можно запросто подцепить блох.
— Знаешь, чего тебе не хватает? — Круз поднял с пола пару бутылей емкостью в галлон, ловко подцепил винтовую пробку большим пальцем, и та покатилась по полу. — Тебе не хватает выпивки.
— Все нормально.
Малкольм сунул открытую бутыль ему в руки.
— Отказа не потерплю. — Другую он передал сидевшему в первом ряду бойцу. — До дна!
Понюхав пойло, Ракким наморщил нос, приложился к горлышку и закашлялся.
Малкольм забрал у него бутыль. Сделал несколько больших глотков, облизал губы.
— Сатана не выносит крепких напитков, потому что боится опьянеть и выболтать правду.
— Это… это скипидар, — выдохнул Ракким.
— Скипидар и чистая вода прямо с небес, — хихикнул Круз. — Давай, странник.
Мужчина в переднем ряду, сделав несколько глотков, передал бутыль дальше.
Бывший фидаин посмотрел Малкольму прямо в глаза… и стал пить. Словно струя кислоты пробежала по горлу. Глаза слезились, его едва не тошнило, но он продолжал заливать в себя жидкость. Вытерев губы, Ракким вручил бутыль Малкольму. Тот, просияв, сделал еще глоток. Они так и передавали ее друг другу, в то время как вторая путешествовала по рядам.
Потом заиграла музыка… или она уже играла, когда они вошли. Бывший фидаин силился вспомнить, как долго простоял здесь среди теней. Он даже не мог понять, где звучала мелодия, внутри хижины или снаружи. Стало темно. Темно снаружи. Темно внутри. Свет от фонарей по углам мерцал, словно они превратились в свечи. Мужчины поднялись со стульев и, покачиваясь, продолжили передавать по кругу бутыль. Из второй пили только Круз и Ракким. Скипидар прожигал их тела. Испепелял ложь, оставляя только правду.
— Чувствуешь? — закричал Малкольм, хотя их разделяли какие-то дюймы. — Это выходят твои грехи, странник.
Раккима била дрожь. Ему казалось, будто тело объято огнем.
Размахивая руками, Круз начал проповедь о грядущем сражении, о древнем враге рода человеческого, о цене искупления.
— Матфей, глава десятая, стих тридцать второй: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным», — кричал он, потрясая над головой бутылью, — «А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным». Понятно?
Паства, пошатываясь, одобрительно завопила «аминь».
Малкольм наклонился вперед и прищурился.
— «Не думайте, что пришел Я принести мир на землю! Не мир Я принес, но меч, ибо пришел Я разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее! И враги человеку домашние его!» — Он лязгал зубами. — Любите мамочку и папочку больше меня, значит, не достойны! Любите сына или дочь больше меня, значит, не достойны! Кто обретет жизнь, потеряет ее, кто потеряет жизнь ради меня, обретет ее!
