Он очень высокий, только теперь Маша это поняла. Когда он приехал, она вообще не обратила на него внимания, потом почти не встречала его и потому не обращала внимания тоже, а сегодня, когда трудновато было бы не обратить, все время находилась в таких странных положениях – то на спине, то на четвереньках, то скрючившись на табуретке, – что рост его был ей неясен, а вернее, не до того ей было.
Сейчас ей показалось, что он упирается головой в потолок.
– Почему ты себе противна? – спросил Кирилл.
С высоты своего устрашающего роста он смотрел на нее, будто из тени.
– Потому что он прав, – ответила Маша.
Она поняла это только в ту минуту, когда произнесла, глядя в глаза, выражение которых было ей как раз совершенно непонятно.
Наверное, выражение ее собственных глаз переменилось при этом так сильно, что Кирилл сказал:
– Подожди. Я думаю, стоит немного выпить. Нам будет легче говорить.
И прежде чем Маша успела ответить, открыл буфет, который Вера использовала как бар, и достал оттуда высокие стаканы и бутылки.
– Это что, «отвертка»? – спросила Маша, когда он поставил перед ней стакан с чем-то переливчатым, красновато-оранжевым.
– Отвертка?
– Ну, водка с апельсиновым соком.
– А! Нет, там кампари. Принести лед?
Лед был Маше без надобности – она выпила коктейль залпом. И хоть кампари явно предназначался не для такого простецкого употребления, это оказалось именно то, что нужно.
– Почему ты считаешь, что он прав? – спросил Кирилл.
Когда он предложил выпить, Маша думала, это потому, что хочет поменять тему, которая его, конечно, интересовать не может. Но оказалось, что он хотел именно того, о чем и сказал, – чтобы легче стало говорить. Ей, во всяком случае, точно стало легче, и не только говорить, но вообще жить. Этому стоило бы удивиться, потому что Маша точно знала: алкоголь действует на нее только физически, притом не слишком приятно, голова кружится, в сон клонит, а никакого душевного освобождения не приносит вовсе.
Но, наверное, что-то изменилось в ее жизни, и сильно, и, может быть, необратимо. Все предстало перед ней по-новому, даже коктейль с кампари.
– Крастилевский прав, потому что я пыталась врать, – сказала она. – Мне было скучно с его матушкой, но я все равно к ней ходила. А это же вранье. Вранье и расчет. Ну и что теперь святую жертву из себя корчить? Я пыталась его за веревочки дергать – он меня.
– Мне так не кажется.
– Почему?
– По всему, что ты рассказала.
Маша не могла вспомнить, что именно рассказала перед тем как Кирилл предложил выпить и коктейль с кампари так неожиданно привел в порядок ее чувства и разум. Странно, что он вообще разобрался в ее сбивчивой речи.
– Дурой выгляжу, я понимаю, – вздохнула она.
– Это не так.
– Так. А я про все это курсовую писала вообще-то. Про манипулирование и прочее. С примерами из фокус-групп. В центр специальный ходила, ну, где женщины на передержке, которых мужья колотят.
Кирилл расхохотался. До сих пор Маша замечала улыбку только у него в глазах, и то невозможно было сказать с уверенностью, есть ли она. Поэтому не ожидала смеха и, может, обиделась бы, но когда, задрав голову, посмотрела на него, то обижаться забыла.
В нем совсем не было того, что привычно называют обаянием. Да и может ли оно быть при такой правильности черт? И смех не разрушил их выверенности. Но другое стало для Маши очевидным, когда он засмеялся…
В нем было так много правды, что казалось, только из нее он и состоит. В математически разумном чертеже его облика ложь была не предусмотрена так же, как все ее производные – пошлость, фальшь. И это было в нем естественно, как симметрия, которая предусмотрена в снежинке еще на стадии ее появления и даже на каких-то более дальних и давних стадиях.
– Извини, – сказал Кирилл. Смеяться он перестал, но улыбка еще высвечивала гармонию его облика, и от этого захватывало дух. – Я заглядываю в русский Твиттер, поэтому, возможно, пока еще чувствую юмор. Ты очень смешно сказала про женщин на передержке.
Ничего особенно смешного Маша в своих словах не находила, но у него другой взгляд, наверное. Интересно, где он учился? В Йеле, может, или в Гарварде. Когда она готовилась сдавать тойфл и смотрела на Ютюбе лекции по психологии, тренируясь понимать устный английский, то в гарвардской, то в стэнфордской аудитории видела такие лица. Какие «такие», она объяснить не смогла бы, но, увидев, узнала бы, и ей казалось, что у него именно такое лицо.
– А где ты работаешь? – спросила Маша. – Если не секрет, конечно.
– Не секрет. В Пало-Альто.
– Ух ты! – восхитилась она. – Никогда живого Стива Джобса не видела. В смысле, кого-то вроде Стива Джобса.
– Вряд ли это про меня.
Показалось, он сейчас снова расхохочется, но нет.
Ей стало так любопытно, что даже пружинки на голове зашевелились, наверное. Она не то что не видела кого-то вроде Стива Джобса – мир, в котором его можно было бы увидеть, представлялся ей шкатулочкой с редкостными диковинами, разглядеть которые поближе так же невозможно, как интересно. Нет, не подходят к этому фантастическому миру такие словечки – «шкатулочка», «диковины». Маша даже не понимала, откуда они вообще взялись у нее в голове. Из сказок про золотое яблочко, может, которое катается по серебряному блюдечку и показывает все, что только есть на белом свете.
– Ты искусственный интеллект изобретаешь? – спросила она.
– Изучаю поведение людей. Проверяю интуитивные догадки. Биг дата.
– А!.. – глубокомысленно произнесла Маша.
Что такое биг дата, она, конечно, знала, но не настолько хорошо, чтобы с ходу понять, при чем здесь интуитивные догадки.
– А тебе это подходит, – все-таки ляпнула она.
Ну ей правда так показалось! Весь его облик подходил к странному, призрачному, математическому, но пугающе живому океану, который плескался внутри ее айфона и о котором Маша не думала, потому что он находился за пределами того, о чем она способна была думать.
– Почему ты так считаешь? – Кирилл улыбнулся. – Я похож на дельфийского оракула?
При чем дельфийский оракул, она не поняла уже совсем. Ей стало стыдно, что она пытается выглядеть в его глазах умнее, чем есть, и она сказала:
– Вообще-то я не очень-то понимаю, что с биг дата делают. Рассчитывают, как правильно кроссовки продавать?
– Биг дата – это большие массивы данных об индивидуальных предпочтениях пользователей Сети. В том числе о кроссовках, которые они хотели бы покупать. Ее правильное толкование позволяет выполнять тонкую подстройку любого продукта для любых целевых аудиторий.
Смысл его слов был понятен, но следующий вопрос Маша задала все-таки с почтительной опаской:
