После заячьей запеканки, с хорошим красным вином и фруктами, мы сидели вокруг стола и курили «Голуаз», и Жак рассказывал мне истории о своем детстве, проведенном в Понт Д'Уолли. Пришла Мадлен и села рядом со мной, и было ясно, что я ей начинал нравиться. Элоиз удалилась на кухню и гремела там кастрюлями, но через пятнадцать минут вернулась с крошечными чашечками самого великолепного кофе, который я только пробовал.
Наконец, когда было уже далеко за три, я сказал:
– Я изумительно провел время, но должен вернуться к работе. Мне нужно снять до наступления темноты еще целую кучу измерений.
– Было приятно с вами поговорить, – произнес Жак, вставая и отвешивая мне небольшой поклон. – За нашим столом не часто бывают гости. Я полагаю, что мы слишком близко к танку, и поэтому людям не нравится к нам приходить.
– Это плохо?
– Ну, это неуютно.
Когда Мадлен помогала убирать со стола последние тарелки, а Жак пошел открывать для меня ворота фермы, я остановился на кухне, застегивая пальто и глядя на согнутую спину Элоиз, которая мыла посуду над окутанной паром раковиной.
– Au revoir, Элоиз, – попрощался я.
Она не повернулась, но ответила:
– Au revoir, monsieur.
Я сделал шаг к двери, но затем остановился и снова посмотрел на женщину.
– Элоиз? – позвал я.
– Oui, monsieur.
[20]
– Что там на самом деле, внутри этого танка?
Я увидел, как почти незаметно напряглась ее спина. Прекратились шлепанье тряпки по тарелкам и грохот ножей и вилок.
– Не знаю я, monsieur. Правда.
– Но есть предположения?
Несколько секунд она молчала, потом произнесла:
– Может быть, там совсем ничего нет. Но, может быть, это что-то, о чем ничего не знают ни небо, ни земля.
– Остается только ад.
Снова молчание. Потом она отвернулась от раковины и посмотрела на меня этими бесцветными, мудрыми глазами.
– Oui, monsieur. Et le roi de l'enfer, c'est le diable.
[21]
Священник был очень старым: наверное, ему было под девяносто; он восседал за своим пыльным столом, с крышкой обтянутой кожей, как согнувшийся мешок вялой картошки. Но у него было интеллигентное и доброе лицо; и хотя говорил он медленно и неразборчиво, а легкие его наполнялись и опустошались при его тяжелом дыхании со звуком, подобным звуку древних кузнечных мехов, он был понятен и точен в своих выражениях. У него была лысеющая седая голова и костлявый нос, на который можно было бы повесить шляпу; а когда он говорил, у него была привычка поднимать вверх свои длинные пальцы и вытягивать шею, так что он мог видеть мощеный серым булыжником двор напротив дома.
– Английского священника звали его преподобие Тейлор, – сказал он и внимательно посмотрел в окно, как будто в любой момент ожидал появления из-за угла его преподобия.
– Его преподобие Тейлор? В Англии, наверное, пять тысяч таких.
Отец Энтон улыбнулся и произвел внутри рта какое-то сложное действие со своими зубами.
– Возможно, так. Но я совершенно убежден, что есть только один его преподобие Вудфол Тейлор.
Было уже четыре тридцать и почти темно, но я настолько увлекся загадкой брошенного «Шермана», что плюнул на сегодня на свои картографические замеры и предпринял путешествие на другой конец деревни, чтобы поговорить с отцом Энтоном. Он жил в огромном, унылом и непривлекательном французском доме строжайшего стиля. В холле, с полами из полированного дерева, можно было посадить 747-ой; по бокам холодных мраморных лестниц располагались мрачные масляные полотна, изображавшие кардиналов, пап, и других жалких церковных старцев. Везде куда ни глянь были мрачные лица. Это было так же неприятно, как провести время на вечере памяти Поля Робсона в Пеории, штат Иллинойс.
– Когда мистер Тейлор сюда приехал, он был полным энтузиазма молодым священником. Его переполняла религиозная энергия. Но я не думаю, что он правильно оценивал важность того, что ему предстояло сделать. Я не думаю, что он понимал, насколько это было ужасно. Я думаю – без злобы, – что он был один из тех священников, которые рассматривают мистицизм как фейерверк во славу истинной веры. Обратите внимание: американцы заплатили ему большие деньги. Их было достаточно, чтобы выстроить новую колокольню и молитвенный дом. Его нельзя в этом винить.
Я кашлянул. В доме отца Энтона было ужасно холодно, и он, кроме экономии на тепле, был склонен, кажется, беречь франки и на электричестве: в комнате было так темно, что я мог едва различать его, и единственное, что я отчетливо видел – это блеск серебряного креста, висевшего у него на шее.
– Что я не понимаю: зачем он был им нужен? Что он делал для них?
– Он так и не объяснил этого ясно, месье. Ему заткнули рот клятвой сохранять секретность. Да кроме этого, я не думаю, что он правильно понимал, что от него требовалось сделать.
– Но танки, черные танки…
Старый священник повернулся ко мне, и я смог разобрать только влажный блеск его слезящихся глаз.
– Черные танки – это то, о чем я не имею права говорить, monsieur. За тридцать лет я сделал все, что мог, для того чтобы этот танк был убран из Понт Д'Уолли, но все что мне отвечали, – это то, что он слишком тяжел и буксировать его не экономично. Но, я думаю, правда в том, что они слишком боятся его тревожить.
– Почему они должны бояться?
Отец Энтон открыл ящик своего стола и достал маленькую табакерку из красного дерева с серебряной отделкой.
– Вы нюхаете? – спросил он.
– Нет, спасибо. Но я бы не отказался от сигареты.
Он передал мне портсигар и затем с хрюканьем втянул в свои, похожие на пещеры ноздри, две обильных щепотки табаку. Я всегда думал, что люди после этого должны чихать, но отец Энтон только фыркнул, как мул, и расслабился в своем скрипучем вращающемся кресле.
Я поджег сигарету и произнес:
– Внутри танка до сих пор что-то есть?
Отец Энтон подумал и ответил:
– Возможно. Я не знаю, что. Его преподобие Тейлор никогда об этом не говорил, а когда они запечатывали башню, никого со всей деревни не подпустили ближе, чем на полкилометра.
– Они дали какие-то объяснения?
– Да, – сказал отец Энтон. – Они сказали, что внутри была какая-то мощная взрывчатка и что была некоторая опасность взрыва. Но, конечно, никто из нас не поверил в это. Зачем бы им понадобился священник для закупорки нескольких футов ТНТ?
– Так вы верите, что с этим танком связано что-то нечестивое?
