Вновь взглянув на сверкающую башню, я представила себе Китти в ее залитом солнечным светом кабинете на тридцатом этаже. Как бы она ни улыбалась мне, я всегда чувствовала, что противна ей. Но мне легче было не думать об этом.
– Давай, – подстегивала Верена. – Дай волю чувствам, загляни глубоко в себя. Если уж я смогла в печати разнести в пух и прах свою мамашу, то и ты сможешь.
Я провела пальцем по сэндвичу, даже под хлебом чувствуя подушечкой холод тунца. Я жаждала вонзить зубы в бутерброд. Но вместо этого я обратила весь голодный гнев на Китти.
– Если бы Китти или любой другой женщине из редакции Daisy Chain предложили выбор – выглядеть как я или лишиться руки, ноги, почки, жизни и далее по списку, – они, вероятно, выбрали бы смерть или расчленение, – выдавила из себя я. – Теперь довольна?
– Почти. Продолжай.
– Та башня Остен, поднимающая в небеса, подобно бобовому стеблю, вместо волшебных бобов производит журналы, книги и телешоу, рассказывающие женщинам, как избежать превращения в такую, как я. Я – самый страшный кошмар любой американки. То, с чем они борются всю жизнь – сидят на диетах, занимаются спортом и делают пластические операции. Все ради того, чтобы не выглядеть как я.
– Продолжай-продолжай.
– Китти не хочет даже, чтобы я работала в офисе. Я – воплощение всего, что она так ненавидит.
Говорить было больно, но так приятно.
– Ты – та самая внутренняя толстушка, которая живет внутри Китти. Такие, как Китти, питаются болью и страхом. Она как пиявка или нефтеналивной танкер в Мексиканском заливе. Высасывает из тебя все соки.
– Я предпочитаю не думать об этом. Просто не замечаю, и все.
Если не обращать на что-либо внимания, поздно или рано это перестает быть для тебя реальным.
– Ты о многом предпочитаешь не думать. Скажи: «жир»!
– Я не люблю это слово.
– Знаю, что не любишь. Поэтому ты и должна сказать его вслух.
– Жир, жир, жир, жир, жир, – заладила я, выбрасывая недоеденный сэндвич в урну рядом со скамейкой, куда он приземлился с еле слышным шуршанием бумаги. – Обедать с тобой совсем не весело.
– Быть баптисткой никогда не было весело.
Верена захотела посмотреть, где я живу, так что мы поехали в Бруклин на метро. Меня совсем не радовала перспектива приглашать Верену к себе, но это было лучше, чем сидеть на скамейке у Остен-тауэр и гадать – взорвут – не взорвут.
Она не ожидала, что у меня будет такая большая квартира. Я сказала, что она принадлежит двоюродному брату мамы, журналисту в постоянной командировке. Я объяснила, что выросла в доме его матери на Харпер-лейн. Название Харпер-лейн прозвучало чудаковато и старомодно, хотя дом и находился в Лос-Анджелесе. О Мирне Джейд, призраке детства, я умолчала. Верена была психотерапевтом, и я не спешила подавать ей на блюдечке такой лакомый кусочек информации о моем прошлом.
«Сдается мне, это и есть официальное начало «Новой программы баптисток», – думала я и задавалась вопросом: когда же Верена начнет копаться в моей голове и раскладывать мои чувства по полочкам? Форма заключения психолога от страховой компании лежала на столе прямо перед носом Верены, но я сомневалась, что моя новая знакомая подпишет ее вот прям так сразу. Верена выразила желание сначала осмотреть квартиру. Я ждала, когда начнется «допрос», и взволнованно обводила взглядом комнату – не лежит ли на виду что-нибудь, что выявит мои потаенные страхи и желания. Почти полгода в моей квартире не было гостей, только арендодатель заходил пару раз. Моя квартира была только моей обителью, тайным местом, убежищем, настолько личным, что пахла только мной. Я обиделась: и на Верену – за то, что она напросилась ко мне, и на себя – за то, что поддалась уговорам.
Верена спросила, может ли она осмотреть мою спальню; я кивнула, полагая, что убрала всю свою тайную одежду в шкаф, но стоило Верене только приоткрыть дверь, я сразу же заметила через проем поясок, висящий на ручке комода. Зачем такой, как я, изящный поясок, наверняка подумает она. Но хуже было то, что поперек моей кровати небрежно лежало алое платье, как кровавая рана на белом одеяле. Платье принесли утром; я опаздывала, поэтому быстро раскрыла пакет, разложила платье на кровати, полюбовалась секунду и забыла о нем.
Верена, конечно, заметила его; невозможно было не заметить эти алые волны ткани, такого же манящего и одновременно пугающего цвета, как стены в ее доме. Она ничего не сказала, только склонилась над фотографиями в рамке, что стояли на комоде.
– Эта женщина похожа на тебя, – произнесла она, указывая пальцем на фотографию бабушки и ее сестры на набережной в Атлантик-Сити. – Если сделаешь операцию, больше не будешь похожа на нее, – добавила она, выпрямившись.
– Она умерла еще до моего рождения, – как бы небрежно бросила я, а втайне понадеялась, что Верена все же будет чувствовать себя ужасно.
Она ничего не ответила и вернулась в гостиную. Мы сели на диван, она достала из сумки блокнот и спросила, можно ли ей делать записи во время разговора. Она напомнила мне Литу – с блокнотом и ручкой наготове, вознамерившаяся изучать меня. Все эти новые знакомые, казалось, находили меня крайне занимательной. Я передала Верене заключение, которое ей нужно было подписать перед операцией, но она положила его под обложку блокнота, даже не взглянув. Сказав, что хочет мне что-то показать, она полезла в сумку, достала оттуда пузырек с какими-то таблетками и поставила его на журнальный столик между нами. Она объяснила, что ее коллега Руби на днях вернулась из Парижа, где и приобрела эти таблетки. Руби называла их «Отуркенриж»
[17], но это не было их официальным названием. «Отуркенриж» были диетическим препаратом, говоря точнее – препаратом для подавления аппетита. Они продавались во Франции уже два года.
– Я пила подобные таблетки, – сказала я. – Они не работают.
– Эти работают. Когда Руби была во Франции, она разговаривала с людьми, которые их принимали, – опрашиваемые потеряли много веса и совсем не хотели есть.
Верена также сообщила, что препарат производила американская компания, которая решила сначала выпустить его во Франции, так как не могла сразу же получить одобрение от Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов в США.
– Они и вправду помогают? – спросила я, изучая этикетку на пузырьке: надписи были на французском.
– Никакого чувства голода, вот что они дают. Отсутствие потребности. Искоренение желания поесть. Ты бы хотела их принимать?
– Я бы попробовала.
Тогда Верена признала, что у нее от проверенного источника из Франции есть свидетельства того, как у некоторых людей, которые принимали этот препарат, развились опасные для жизни осложнения. В частности, их кровеносные сосуды сужались настолько, что люди не могли дышать; сосуды душили их изнутри. Фармацевтическая компания отрицала какую бы то ни было связь этих осложнений с продуктом, а клинические испытания препарата в Соединенных Штатах уже завершились.
