– Что еще Алисия сможет делать, чего не можешь ты? – упорствовала Верена.
– Да всё! – огрызнулась я. – Она не будет все время одна, ей не придется целыми днями торчать в квартире, она сможет путешествовать и наряжаться в красивую одежду, у нее будет работа, которую она любит, и она сможет закатывать вечеринки и устраивать званые ужины!
Последний пункт, должно быть, прозвучал глупо, но я всегда мечтала устроить званый ужин со свечами на бутылках из-под вина – оранжевый и красный воск изящно стекает по стеклу, по капельке, как цветной сталактит.
– Что еще? – Верена все копала и копала воображаемой лопатой внутри меня, пока не задела нервный ствол.
– Алисию бы любили, – тихо промолвила я наконец.
Я не хотела этого говорить, но она вынудила. Я прекрасно понимала, что именно до этого она и докапывалась. И теперь сказанное повисло между нами огромным грозовым облаком стыда, таким плотным, что я не видела ничего за ним.
– А Плам не любят? – невозмутимо продолжала Верена.
Я сказала ей, что родители любят меня, но я хочу большего.
– Так, теперь поговорим о мужчинах, – вставила Верена. – Или тебе больше нравятся женщины? Или и те и другие?
– Мужчины, – сказала я. – А что с ними?
– Ты хочешь состоять в отношениях с мужчиной?
– Когда-нибудь.
– Когда ты станешь Алисией?
– Да.
– Надеешься выйти замуж?
– Когда-нибудь.
– Завести детей?
– Когда-нибудь.
– Когда это «когда-нибудь» наконец настанет, вот веселуха-то для тебя будет!
Я смотрела на ее бледное лицо с идеальной кожей, на котором не дрогнул ни один мускул, но в глазах ясно читалась насмешка. Она думала, что может осуждать меня, но она и пяти минут не продержалась бы в моем теле. Я промолчала. Хмурая. Сердитая.
– Я хочу, чтобы ты подумала вот о чем. Что, если ты никогда не сможешь стать худой? Что, если не будет никакого «когда-нибудь»? Что, если твоя настоящая жизнь идет прямо сейчас и ты живешь ею?
– Не живу.
– А если живешь? Что, если это и есть твоя настоящая жизнь? Быть толстой. Такой, какая ты есть.
– Тогда я бы не хотела больше жить! – Как только слова сорвались с губ, я поняла, что мне не следовало этого говорить. – Я не суицидница! – поспешно добавила я.
– Я и не думала ничего такого, – сказала она и, помолчав пару секунд, добавила: – Ты принимаешь какие-нибудь препараты по рецептам?
Я рассказала ей о тридцати миллиграммах Y – каждый вечер, еще со времен колледжа.
– Довольно сильное средство. Кто тебе его выписывает?
– Просто мой обычный врач.
– Общей практики?
Я кивнула, Верена нахмурилась. Она хотела знать, почему я начала принимать Y. Очевидно же, что из-за депрессии, но она спросила, какое событие депрессию спровоцировало. Я сказала, что не хочу оживлять в памяти эти события, да и было это давно. Я пересказала ей сокращенный вариант.
– Из-за парня. В колледже. Не так уж серьезно.
– Это не могло быть несерьезно, если причинило тебе такую боль. Что он натворил?
– Он меня отверг, – выдавила из себя я. Она хотела знать, почему. Я наклонилась и принялась теребить ремешок сандалии. – Я ему нравилась, но он боялся связываться со мной, – пробормотала я, уставившись в пол.
– Боялся? Почему? Ты мне не кажешься страшной.
– Его друзья засмеяли бы его, если бы он встречался со мной.
– Типичный кретин, – фыркнула Верена.
– У меня был из-за этого нервный срыв.
Я вспомнила о библиотечном окне, испуганной библиотекарше и о тех днях, когда не могла перестать плакать. Верене я об этом не рассказала.
– Почему ты не нашла себе другого парня, не такого кретина?
– Для меня не было других мальчиков.
– Глупости. В колледже всегда много парней.
– Для кого-нибудь вроде тебя – да, но не для меня. Таким, как я, редко выпадает возможность построить романтические отношения.
– А-а-а, – протянула Верена, откинувшись на спинку дивана. Она спросила, до сих пор ли он мне небезразличен.
– Его зовут Тристан, – сказала я. – И нет, я о нем больше не думаю.
– Тогда почему продолжаешь принимать Y?
– Не хочу снова провалиться в глубокую бездну.
Она хотела знать, какой была моя личная жизнь после Тристана, и я призналась, что личной жизни у меня нет и не было.
– Что, если бы ты сейчас завела парня?
– Мне сейчас не нужен парень.
Тогда Верена поинтересовалась, будет ли Алисия принимать Y.
– Алисии не нужен Y, – ответила я. Неужели не очевидно?
Я надеялась, Верена начнет собираться домой. Я никому не признавалась в таких вещах. В следующий раз, когда мы встретимся, я не смогу поднять на нее глаз от смущения.
Но вместо того чтобы уйти, Верена попросила стакан воды. Я была плохой хозяйкой, совершенно не привыкшей к гостям. Промочив горло, Верена снова завалила вопросами, только на этот раз она сосредоточенно проводила подушечкой указательного пальца по краям формы заключения психолога. «Наконец-то!» – беззвучно возликовала я. Она хотела знать, почему я решилась на операцию. Я вспомнила тот день, когда позвонила врачу, как и те обстоятельства, которые побудили меня позвонить, но с Вереной я этим не поделилась. Так что сказала ей общую дежурную фразу, что-то типа: «Пробовала все, ничего не помогает».
– Операция преобразит меня, – сказала я и невольно улыбнулась.
– Ты будешь истощена, не сможешь нормально питаться. Могут быть и другие серьезные побочные эффекты. Ты можешь умереть.
– От ожирения я тоже могу умереть.
– Если правильно питаться и заниматься спортом, то вес и размер не имеют значения.
– Я уже слышала все это от мамы. Я знаю, что ты против операции, но я все равно ее сделаю, вне зависимости от того, что ты скажешь. Я не позволю тебе забрать у меня мечту! – Однажды она уже забрала у меня мечту стать худышкой, закрыв баптистские клиники, а теперь, спустя столько лет, хочет отговорить и от операции. – Если ты не подпишешь мне заключение, я найду кого-нибудь другого, кто подпишет. И мне не нужны твои двадцать тысяч долларов, хотя ты и обещала мне их.
– Деньги ты получишь, – сказала она. – Я не разрушительница мечтаний, Плам. Но я и не возвожу мечты в культ. Ты мечтаешь, если можно так выразиться, выглядеть по-другому. Но по сути, ты хочешь стать нич… меньше.
«Идеология Диетлэнда – сделать женщину ничтожной, делая ее худой!» Да, я помнила эти строки из ее книги.
