Я кивнула, и Джулия закрыла глаза.
– Слава богу, – прошептала она. – Деньги мне нужны в пятницу. Я зайду к тебе в полдень. Ждать больше нельзя.
До пятницы оставалось два дня.
– Я же сказала тебе, что я не уверена. Я хочу больше знать про Литу.
– Тссссс, – оборвала меня Джулия. – Во имя всего святого, не произноси это имя вслух. – Джулия покосилась на женщин на заднем дворе. Марло заметила Джулию и помахала ей, но Джулия не помахала в ответ. – Я говорила, что это вопрос жизни и смерти? Это не мышиная возня, все очень серьезно. – На всегда идеально накрашенных ноготках Джулии облупился лак, как будто она грызла ногти. – Ты понятия не имеешь, что со мной происходит.
– Конечно, ведь ты мне ничего не говоришь.
Джулия не обратила внимания на мой ответ и продолжила наседать на еду, ее глаза горели каким-то странным животным блеском. Я скучала по той ранимой, искренней Джулии из Café Rose, но понимала, что Джулия редко когда показывает кому-то настоящую себя, редко снимает доспехи, которые ей приходилось носить каждый день на работе в «Остене». Она отрезала приличный кусок торта и положила на тарелку, глубоко вздохнула, прежде чем открыть дверь на улицу, и бросила через плечо:
– Веди себя естественно. Постарайся.
Беспечной походкой Джулия направилась к женщинам у костра, и я в недоумении последовала за ней.
– Что это у вас тут? Вечеринка? – объявила она о своем прибытии. Я заняла место с противоположной стороны бочки, между Руби и Саной. Все смотрели на Джулию, а она жевала и глотала, силившись при этом еще и говорить: – Раз уж вы все здесь, официально заявляю, что я уволилась из «Остена». Завтра мой последний день.
– Вау! – воскликнула Марло. – Конец эпохи!
– Что собираешься делать? – спросила Верена.
– Попутешествую немного. Так что в ближайшем будущем вы меня вряд ли увидите.
Джулия обращалась ко всем, но глаза ее сквозь языки пламени смотрели только на меня. Неужели она тоже собирается бежать?
– Путешествовать? – недоверчиво воскликнула Верена. – А как же твоя работа под прикрытием?
– Больше не могу. Этот маскарад убивает меня, – пробормотала она, запихивая больше еды в рот. Несколько рисинок упало на блузку. – Я чертовски голодна все время. Вы понятия не имеете, каково это. – Она начала задыхаться, как будто кусочек еды попал ей не в то горло. Она уронила тарелку в кусты, схватилась за шею и громко закашляла. Руби подала ей стакан с напитком, который Джулия тут же опустошила. – Простите меня, я как выжатый лимон. – Ее глаза были влажными от острого карри и кашля, но, возможно, это были настоящие слезы. Она снова посмотрела на меня сквозь пламя, и оранжевые языки придали ей какое-то дьявольское свечение.
Руби потянулась к пакету, достала оттуда пару лифчиков и бросила их в огонь.
– Так что сегодня за повод? – спросила меня Марло. – Мы не сжигаем бельишко и не едим карри каждый вечер. Ты балуешь нас.
Она протянула Тексу пару розовых кружевных трусиков с прорезью, и малыш, радостно смеясь, бросил их в огонь.
– Сегодня должна была состояться моя операция, – ответила я, делая глоток мохито из пластикового стаканчика. Сочетание рома и мяты приятно грело тело, а душу грело чувство общности с этими замечательными женщинами. – Хотела отпраздновать.
– Я и не знала, что это сегодня, – ахнула Верена.
Сана и Руби обняли меня, крепко-крепко прижимаясь.
– Я хочу, чтобы ты знала, она ушла, – сказала я Верене. – Худышка внутри меня, идеальная женщина. Моя тень.
– Алисия?
– Нет. Идеальная женщина, «моя меньшая часть», была всего лишь идеей. Я отпустила ее. Она никогда не существовала, поэтому и имя ей не нужно.
«Меня зовут Алисия, Алисия – это я».
Сквозь огонь я увидела, что Верена послала мне воздушный поцелуй.
– Вирджиния Вульф однажды написала, что призрак убить куда труднее, чем плоть, – сказала она.
Так оно и было, но своего призрака я убила. Но это не значит, что с этого момента моя жизнь будет легкой. Скорее наоборот, и это именно то, о чем говорила Сана. Во мне что-то переменилось. И я не могла вернуться.
Я отвернулась от огня, уткнувшись лицом в плечо Саны; мгновение, которое позволило мне укрыться от света пылающего огня на улице и от пожара в моей душе. Когда я снова повернулась к огню, Верена стояла у другой стороны бочки, держа в руках рамку с великанскими джинсами Юлайлы Баптист. Она стукнула рамкой о край металлической бочки и разбила стекло. Освободив джинсы, она на секунду прижала их к своей груди.
– Верена, что ты делаешь? – спросила Марло. Она говорила за нас всех. Джинсы всегда были неприкосновенной, священной реликвией.
– Беру пример с Плам, – ответила она. – Делаю то, что должна была сделать давно.
Она держала легендарные джинсы перед собой; джинсы, которыми я была одержима, когда была подростком, джинсы, из-за которых миллионы женщин сели на диету.
– «Новая программа баптисток» и вправду сработала, – вставила я, все еще не отводя глаз от знаменитых джинсов. – Она полностью преобразила меня, как ты и обещала.
– Второе рождение, – произнесла Верена.
– Никакого взвешивания и подсчета калорий, – подхватила я.
– Как потопаешь, так и полопаешь, – не удержалась Марло.
– Результат не гарантирован, – вставила Сана.
– Гори! – воскликнула Верена, бросая джинсы матери в огонь. – Та-дам! – пропела она, наблюдая, как их охватывает пламя.
* * *
Кто такая Дженнифер?
Соледад Аяла родилась в Мехико в 1973 году. Когда ей было восемь, ее семья переехала в Южную Дакоту на пять месяцев, затем в Айову на шесть. На каждом новом месте другие дети смеялись над Соледад: за то, что она была толстой, за то, что у нее был такой смешной акцент и странное имя.
«Соледад! Соледадка! Дадка! Погадка!»
Когда ее семья переехала в Вайоминг и Соледад пошла в очередную новую школу, она сказала учительнице, что ее зовут не Соледад, а Дженнифер. Девочки по имени Дженнифер, которых встречала Соледад, не были похожи на нее. Они были блондинками или брюнетками и красивыми. У них не было ни странного акцента, ни темной кожи. У них были милые прозвища вроде Дженни или Дженна, над которыми никто не смеялся. Соледад не хотела, чтобы над ней смеялись. Она хотела смешаться с толпой.
В течение нескольких лет в каждый первый день в новой школе, когда учительница называла имя Соледад Аяла, Соледад поднимала руку и говорила: «Все зовут меня Дженнифер». В начальной школе все и знали ее как Дженнифер Аялу. Даже родители стали называть ее Дженни, но в глубине души Соледад знала, что она не настоящая Дженнифер; она не была похожа на американских девочек, она была самозванкой. Ей хотелось думать, что если она будет называть себя Дженнифер, то Соледад вскоре исчезнет, но когда она смотрелась в зеркало, Соледад все еще была там.
