Но той ночью не видно было даже Дова.
Я бы подумала, что время остановилось и городок остался каким был с тех пор, как мне пришлось покинуть его, но порыв ветра выхватил из моей руки корешок автобусного билета и, пронеся через Грин, бросил его на окно пустой пиццерии, а потом перевернул и погнал обратно по ступеням, где он затрепыхался, после чего бумажку прибило к моим ногам.
Остановись время, ветра бы не было. А время бы остановилось, чтобы Руби успела встретить меня у автобуса. Так где же ее носило?
Мой чемодан вдруг сам быстро покатился с холма, который вел к Мельничному ручью, и мне пришлось бежать за ним. Я знала, где Руби прячет ключ, потому что им, спрятанным на подоконнике, она пользовалась чаще, чем тем, что висел на кольце в связке. Но когда я открыла дверь в ее квартирку, то увидела пустую комнату, по полу которой были раскиданы меню «Вок-н-Ролл» и индийского ресторанчика. На окнах не висели занавески, а в раковине не было грязной посуды. В ее спальне валялся матрас, но без постельного белья.
Это напоминало мне дом, покинутый за минуту до того, как должны были открыть шлюзы и пустить воду. Она ушла и больше не возвращалась. Она ушла и не сказала, где мне ее искать.
Мне попалось несколько забытых ею вещей: на крючке за дверью висел оранжевый свитер на молнии; в стоке раковины лежало кольцо для пальца ноги; валялась коробка спичек с темным отпечатком ее губ, в котором остался еще целый ряд спичек.
По темнеющим отпечаткам на ковре можно было догадаться, где стояла мебель. Вот тут стол, а там диван. Воздух в квартире был спертым, удушливым. Холодильник отодвинули от стены, с него свисал толстый черный шнур. Внутри лежала идеально сохранившаяся слива, замерзшая, с отметинами ее зубов – Руби откусила маленький кусочек и оставила сливу, словно через пару дней она стала бы слаще. Сестра часто пробовала так фрукты, даже в супермаркетах.
– Руби? – позвала я.
Ее имя эхом прокатилось по пустой квартире, отскакивая от потолка, а когда я посмотрела туда, то увидела сделанную ее рукой надпись:
«Руби».
Как будто кто-то когда-то смог бы позабыть, что она здесь жила.
И тут я услышала визг шин. На парковке под окнами резко остановилась машина. Я вышла из квартиры на галерею второго этажа с бешено колотящимся сердцем. Нет, это был не дышащий на ладан старый ржавый «Бьюик», машина даже не была белой, да и Руби там не было. Но я узнала того, кто высунулся из автомобиля со стороны водителя, выкрикивая мое имя.
Один из бывших бойфрендов Руби, которых было немало. Парня звали Пит, у него были лохматые волосы, а одет он был в драную футболку с логотипом группы Pixies, старую настолько, что я могла видеть через нее блестящие капельки пота на его коже. Руби бросила его сто лет назад, как бросала всех их, но он, похоже, до сих пор этого не понял и не сваливал куда подальше.
– Она сказала, что, если на Грине тебя не будет, посмотреть здесь, – говорил он. – И сказала привезти тебя на вечеринку, там она тебя встретит.
– Руби послала тебя? – Но все-таки стала спускаться по лестнице.
– Ну спасибо, – ответил он, когда я подошла, – большое спасибо.
– Почему она не приехала сама?
Он отмахнулся от моего вопроса, словно это была какая-то головоломка, на которую он не знал ответа, одна из тайн Вселенной, которую ученые пытаются разгадать на протяжении всей своей жизни, типа Большого взрыва и того, насколько реально он может произойти, или есть ли жизнь на Марсе.
– Ты же знаешь Руби, – сказал Пит. – Давай садись в машину. Вечеринка – в карьере, так что нам лучше успеть туда до того, как закончится все пиво.
Я знала Руби. Я знала ее лучше, чем кто-либо, лучше любого парня, с которым она была, и неважно, как долго длился их роман и что он там, за закрытыми дверями, себе об этом романе воображал.
Я видела ее такой, какой не видел никто. Я слышала имена, которыми она за глаза награждала каждого парня, с которым встречалась, и если бы парни их узнали, то эти прозвища преследовали бы их целую вечность. Я видела ее счастливой. Я видела ее грустной. Я видела, как смесь из ила, паприки и яичного желтка капала с головы Руби, окрасив ее уши в оранжевый, когда мы решили покрасить в рыжий наши волосы. Я видела, как она смеялась так сильно, что немного обмочилась. Я видела, как в ярости она пробила дыру в стене. И как после этого, с поцарапанными и опухшими костяшками, но с ясным взором широко раскрытых глаз, сказала, что это не имеет значения – ничего не имеет значения, кроме нее и меня.
Да, я знала Руби. Но даже я не могла понять, почему она не приехала за мной сама, а послала какого-то бывшего в потной футболке с логотипом группы, популярной в девяностых.
Только подойдя совсем близко к машине, я поняла, что в тени, рядом с водителем, сидит кто-то еще.
– Ты должна помнить Оуэна, – показав на своего младшего брата, сказал Пит. – Вы, ребята, учились в одном классе, да?
– Не совсем, – разглядывая силуэт Оуэна, ответила я. – Он на год старше меня.
– Да какая разница, – отозвался Пит.
Я ощутила это сразу же, как только закинула свои сумки на заднее сиденье и уселась туда же сама, прямо за Оуэном. Непреодолимое желание оказаться на его орбите, близко настолько, чтобы можно было даже просто смотреть на него – пусть и из-за угла. Я почувствовала, как внутри расцветает надежда. Сердце заколотилось. В глазах вспыхнули горячие звездочки, а вокруг моей головы затянулось лассо.
Ох, Руби.
Интересно, это ее рук дело?
Должно быть. Она отправила за мной брата Оуэна, Пита, решив, что он тоже наверняка окажется в машине. Хоть я и была осторожной и никогда не говорила вслух о своих чувствах к нему, сестра, видимо, всегда знала. От нее ничего нельзя скрыть, точно нет, – не это ли она хотела мне сейчас сказать?
Руби наверняка знала, что я буду сидеть всего в нескольких дюймах от него, на протяжении всей дороги до карьера, сколько времени она бы ни заняла. Что, может, я заговорю с ним, и он поддержит разговор. Я даже видела в воздухе над сиденьем рядом со мной ее улыбку, самодовольную и радостную.
Но только было кое-что, чего Руби не знала точно. Что даже она не в силах сделать так, чтобы я понравилась Оуэну.
– Оу, – сказал Пит, – помнишь Хлою? Сестру Руби?
Оуэн ответил лишь через секунду. Он вздохнул, и я не была уверена в том, как это понимать – то ли как раздражение, то ли как невнятное подтверждение, кто его знает. А потом, словно это стоило ему огромных усилий, он повернул голову буквально на миллиметр и сказал мне одно слово, всего лишь одно:
– Привет.
Оуэн не шевелился, и мне было видно только часть его профиля и затылок. Пока меня не было, он, должно быть, отказался от очередного ирокеза и отрастил волосы – они торчали в разные стороны, где-то длиннее, где-то короче. Но было темно и не видно, в какой цвет он красит их сейчас.
