Сначала я услышала Руби. Потом шепот в ветре, а затем всплеск.
– Какая разница, голая ты или нет? Тебе здесь никто не увидит, Лон. Боже.
Еще один всплеск.
– Слышишь кого-нибудь внизу, Лон? Кого-нибудь видишь?
– Здесь… здесь холодно, Руби. Очень-очень холодно прямо в этом самом месте. Почему тут так холодно?
Моя сестра вздохнула, показывая свое нетерпение.
– Что ты видишь?
Я выглянула из-за валуна и увидела Руби. Ее рука была вытянута в растущую ночь, указывая куда-то пальцем. Середина водохранилища словно висела в воздухе, слабо мерцая под луной, оно было совершенно неподвижным, хотя вода должна двигаться на ветру. Моя сестра стояла у самого края воды, на куче камней, которые когда-то, до затопления, были старой городской стеной, и старалась не замочить свои ботинки. Лондон была внизу, по пояс в воде, ее белесые волосы напоминали размазанное пятно света в темноте, она скрестила руки на груди, чтобы скрыть свою наготу.
Боясь, что меня увидят, я метнулась обратно за валун.
– Ты не собираешься со мной?
– Нет, сегодня только ты.
– Но мне холодно. Может, кинешь мне мою футболку? Я… Ладно, ладно. Иду.
Всплески уже не были такими громкими, пока Лондон все глубже погружалась в воду. Она была так далеко, что я почти не видела ее. Совсем не видела. Ее не было слишком долго, она не издавала ни звука, и я уже начала волноваться и поэтому опять выглянула из своего укрытия. В это самое мгновение – длинное, затянувшееся, пока моя сестра потягивалась на берегу, выгибая спину и растопыривая руки, словно готовясь ждать, – я совершенно потеряла Лондон из виду. Тогда я подумала, что она исчезла, что ее засосало в глубокую воронку на дне, и в этой жизни она больше никогда не всплывет обратно.
Я уже собиралась встать и позвать Руби, когда в воде мелькнуло что-то белое – обесцвеченная шевелюра Лондон.
Она приплыла обратно, дрожала, выходя на берег, с нее капала вода. Выглядела Лондон еще более бледной и тощей, чем раньше, и моя сестра быстро кинула ей ее одежду.
Вскоре они ушли, по другой тропинке, петляющей между деревьями. Вспыхнули два красных огонька – стоп-сигналы белого «Бьюика» Руби – потом погасли, когда машина двинулась с места.
Я не понимала, свидетелем чему только что стала. Неужели Лондон спускалась в гости в Олив, а моя сестра сидела и смотрела?
В моем кармане зажужжал телефон – как будто ее глаза, словно звезды, висели в ночном небе и отслеживали каждое мое движение в ее городке.
От нее пришло сообщение:
работа отстой. скоро дома. надеюсь, ты любишь фруктовый лед! принесу парочку нам на ужин
Мои пальцы зависли над клавишами телефона, чтобы напечатать ей ответ. Но что я могла написать? «Я тебя видела. Я знаю, что ты не на работе»? Или соврать, притвориться, что ничего не знаю, и съесть на ужин фруктовый лед, ням-ням?
Я спрятала телефон обратно в карман, так ничего ей и не ответив.
Затем выбралась из-за валуна, решив вернуться в дом и ждать, когда она вернется с «работы», думая о том, как мне нравится фруктовый лед, и надеясь, что она купит вишневый. И тут за моей спиной раздался всплеск. Я обернулась, готовая увидеть круги на воде, потому что казалось, будто кто-то всплыл на поверхность, а потом снова нырнул.
Я подошла поближе к воде, как можно ближе, пока подошвы моих сандалий не остановились прямо у входа в водохранилище. Оно дышало.
Руби четко и ясно сказала, что не хочет, чтобы я плавала там. Я не собиралась ослушаться ее и нырнуть в воду. И уж точно не собиралась возвращаться домой вся мокрая, чтобы потом объяснять, что случилось, если она вдруг вернется раньше, чем я обсохну.
Поэтому я вытащила одну ногу из сандалии и макнула в воду лишь один палец.
Он коснулся поверхности. Я задержала его там, но не убирала ногу.
Вода была холодной, как и говорила Лондон, холоднее, чем должна быть жаркой летней ночью. Я поболтала ногой, по всему телу пробежал холодок. Тогда я быстро вытащила палец, надела сандалию и отошла от камней.
Сегодня ничего не случилось. Ничего, о чем мне стоило бы рассказать Руби. Ничего с Оуэном. Ничего с водохранилищем. Ничего.
Я собиралась перейти дорогу и ждала, когда проедет грузовик, когда вдруг услышала звук со стороны деревьев. Низкий, пугающий сдавленный свист, шипение и покашливание из темноты.
Я развернулась к деревьям, и он тут же прекратился.
Но стоило мне перейти дорогу, как звук повторился – уже слабее, потому что я отошла от водохранилища, но по-прежнему отчетливый. Он напомнил мне о шипящем свисте моей сестры, когда она пыталась подражать старому паровому свистку. Было очень похоже.
Даже если это и была шутка, которую решило сыграть со мной мое сознание, звук тем не менее преследовал меня, пока я поднималась на холм, пока шла по длинной веранде, которую целый день колотили парни, и даже проник вслед за мной в дом, через закрытую дверь. Он просачивался через окна – еле слышный, но различимый в пении сверчков.
Я все еще слушала его, сидя в гостиной, когда появилась моя сестра.
Увидев меня, Руби прищурилась. Лондон с ней не было – должно быть, она отвезла ее домой. Ее ботинки были грязными, волосы немного мокрыми, как и подол ее платья. И еще она пахла им, водохранилищем. Пахла чем-то темным, скрывающимся на глубине. Пахла нераскрытыми секретами и всем, что она продолжала утаивать от меня – например, тем, что сегодня не работала в «Камби». Но именно Руби смотрела на меня с подозрением.
– Что ты делаешь, Хло?
– Ничего.
Я настороженно следила за ней. Слышала ли она этот звук тоже? Но сестра ничего не сказала про свистящее жалобное шипение, проникающее в дом через окно. Оно стало совсем неразличимым, затерявшись в трескотне сверчков.
– Что-то случилось, пока я была на работе? – спросила Руби. – Ты выглядишь какой-то другой.
– Нет, конечно, нет. – Я тут же подумала о своей комнате на втором этаже. Не осталось ли там никаких доказательств того, что… если бы она поднялась наверх, то сразу бы все поняла.
– Ты только что вернулась? – спросила я, быстро соображая.
– Да, а ты?
– Нет, то есть да, в смысле, я всего лишь вышла во двор и только что зашла.
Она обходила диванчик, приближаясь ко мне.
– По-моему, мне уже пора спать, – сказала я, отходя в другую сторону и направляясь к лестнице. – Я устала.
– Но как же фруктовый лед? Он в морозилке.
– Ничего страшного. Съем его на завтрак.
Руби пристально наблюдала, как я поднималась по лестнице. Смотрела на мои ноги. Смотрела на мою спину. И, словно могла видеть насквозь, на мое бьющееся сердце. Я повернулась на площадке перед следующим пролетом, перед тем, как перепрыгнуть через ворота, перед тем, как скользнуть в свою комнату и проверить простыни, и сказала, стараясь придать голосу небрежный тон:
