Меня отнесли в дальнюю часть пещеры и уложили на камни. Думаю, мы пришли туда около четырех утра. Это был четверг, 30 июня. Меня оставили там без еды, но у ребят оказался контейнер для воды – а точнее, старая бутылка из-под пепси, самая вонючая стеклянная бутылка на планете. Я думаю, что в прошлой жизни ее использовали для хранения козьего дерьма. Но других вариантов у меня не было – только бутылка из-под отходов жизнедеятельности, зато наполненная водой.
Я боялся подносить ее к губам, боялся подхватить тиф. Приходилось держать ее над лицом и выливать содержимое в рот, как делают испанцы, присматривающие за быками… как там они называются.
У меня не было ни еды, ни оружия, а Сарава и его друзья уже уходили. Я боялся, что они больше не вернутся и что они приняли решение так меня похоронить. Сарава сказал, что вернется через пять минут, но я был не уверен, что ему стоит верить. Я просто лежал один на каменистой земле и трясся от холода и неуверенности, размышляя, что же выпадет на мою долю еще.
Остаток ночи я провел почти в бреду, рассудок помутился, и я безнадежно рыдал из чистого страха, не желая сопротивляться дальше. Я думал, что больше выдержать не смогу. Рено бы меня точно побил, определенно. Будем надеяться, по правой стороне моего тела, не по левой.
Я продолжал думать о Моргане, пытаясь из чистого сумасшествия связаться с ним, настроить мои волны на его частоту, умоляя Господа позволить ему меня услышать. Скоро начало светать. Саравы не было вот уже два часа. Боже праведный! Они просто оставили меня здесь умирать! Морган не знал, где я, был ли я жив или мертв, и мои друзья-«котики» уже сдались и записали меня в мертвецы.
Мое сознание, должно быть, уже изо всех сил неслось в бездну, как внезапно меня атаковало целое полчище больших черных афганских муравьев. И вот это приковало мое внимание и вернуло в реальность. Может быть, я и сдался, но черт меня дери, если я позволю этим мелким уродам сожрать меня заживо. Я приподнялся и атаковал их бутылкой из-под пепси.
Большинство насекомых, вероятно, умерли от жуткой вони, но я и сам убил достаточно, чтобы они на какое-то время успокоились. Время шло. Никто не приходил. Ни пуштуны, ни Сарава, ни талибы. Я уже начал отчаиваться. Муравьи понемногу возвращались. И у меня почти не осталось сил, чтобы отбиваться от них со всей своей мощью. Я включил режим выборочной атаки, убивая муравьиных лидеров с помощью бутылки. Потом я нашел кусочек кремня на полу пещеры и, лежа на болезненно саднящей левой стороне, потратил два часа, вырезая слова графа Монте-Кристо на стене моей тюрьмы: «Бог дарует мне справедливость».
Я не был уверен теперь в правдивости этих слов. Господь уже довольно долго не общался со мной. Но я все еще был жив. Едва жив. Может быть, помощь была уже в пути. Ведь неисповедимы пути Его. Однако теперь даже ружья со мной не было, как почти не было и надежды на спасение.
Я начал снова отключаться, может быть, часов в восемь утра, и внезапно мне показалось, что это место снова оживает. Я услышал маленькие колокольчики, звенящие на шеях у чертовых коз, будто они проходили надо мной. Потом на меня посыпались камни и песок, и я понял, что у этой пещеры нет крыши. Я лежал под открытым небом и слушал, как козлиные копыта топчут землю где-то наверху, высоко, и песок из-под них продолжал сыпаться на меня.
В этом было кое-что хорошее: песок засыпал муравьев, но в то же время я пытался закрыть глаза от него и повернулся лицом вверх, прикрываясь руками, но мое правое запястье болело до жути после избиения талибами. Внезапно, к моему полнейшему ужасу, из-за угла скалы, защищающей меня слева, показался ствол «АК-47». Я не мог спрятаться, не мог даже уйти под прикрытие и абсолютно точно не мог отбиваться.
Из-за угла появилось дуло, потом остаток автомата, руки, и потом лицо – лицо одного из моих друзей из Сабрэя, с веселой ухмылкой на губах. Я был в таком шоке, что даже не мог заставить себя назвать его придурком, которым он, как оказалось, и являлся. Но он принес мне хлеба и отвратительного козьего молока и наполнил бутылку с водой. Ту, из-под говна.
Через полчаса пришел Сарава, на пять часов позже обещанного. Он осмотрел рану от пули и дал мне еще воды. Потом он поставил часового на входе этой открытой пещеры. Часовому было тридцать с небольшим, как большинство афганцев, он был худющий и носил длинную бороду. Парень сел на камень немного выше входа, автомат висел у него за плечом.
Я отключался несколько раз, лежа на холодном полу, и каждый раз, когда приходил в себя, высовывался, чтобы проверить, был ли часовой на посту. Его звали Норзамунд, он всегда по-доброму улыбался и махал мне рукой. Но говорить не мог, ни единого слова. Один раз он спустился в пещеру, чтобы наполнить мою бутылку водой. Я пытался попросить его поделиться своей бутылкой. Не вышло.
Так что я поднял свою бутылку и вылил воду себе в рот. Потом я выбросил ее подальше в пещеру. В следующий раз, когда Норзамунд принес воды, он нашел долбаную бутылку и снова наполнил ее.
Вечером я опять остался один и пару раз видел, как мимо проходили пастухи. Они не махали мне и не контактировали со мной, но и не сдали талибам мою позицию. Потому что, если бы сдали, думаю, меня бы уже здесь не было. Даже теперь я не уверен, что локхай распространяется на человека, покинувшего деревню.
Норзамунд оставил мне немного свежего хлеба, за что я был ему благодарен. Он ушел домой почти сразу после наступления темноты, и несколько часов я никого не видел. Я пытался оставаться спокойным и рассудительным, потому что Сарава и его люди, похоже, намеревались меня спасти. Даже деревенский старейшина явно был на моей стороне. Кстати, к моему обаянию это не имеет никакого отношения. Это строго по закону локхай.
Я просидел там весь тот долгий вечер и начало ночи. Тридцатое июня закончилось, и началось первое июля. Я посмотрел на часы где-то около полуночи и знал, когда это случилось. Я пытался не думать о доме, о маме и о папе, пытался не испытывать жалости к себе. В Техасе сейчас было где-то 3 часа дня, и я все спрашивал себя, знал ли хоть кто-нибудь, в какую передрягу я попал, понимали ли мои товарищи, насколько мне нужна была помощь.
Я определенно не знал тогда, что более двух сотен человек собрались на ранчо к тому времени. Никто не уехал домой. Все искренне желали, чтобы безнадежная ситуация стала обнадеживающей, будто их молитвы за меня не могли остаться без ответа, будто их присутствие дома могло как-то защитить меня от смерти, будто они верили, что, если останутся, никто не скажет им, что я убит на задании.
Мама считает, что была свидетелем чуда. Они с папой обеспечивали трехразовое питание каждому человеку на ранчо и не понимали, откуда бралась еда. Но продукты продолжали поступать, приезжали большие грузовики от пары компаний по доставке еды, со стейками и курицей для всех, привозя, может быть, по две сотни порций за раз. Без оплаты. Местные рестораны присылали еду, морепродукты, пасту, гамбургеры. Сначала доставляли китайскую еду на пятьдесят человек, потом на шестьдесят. Привозили также яйца, сосиски, ветчину, бекон. Папа рассказывал, что барбекю жарили постоянно.
