Инь: Мне нравится окунуть пальцы в фарш.
Янь: Плотские радости. Может, тебе надо было на хирурга идти?
Инь: Не, внутренний мир других меня не интересует. Я говорю об осязаемом, о тактильном.
Янь: Я заметил, что у тебя есть чувство такта.
Инь: Откуда?
Янь: По смс-ке в шесть утра.
Инь: Это не такт, это тактика. А у тебя это чувство напрочь отсутствует.
Янь: Я так много времени думал о тебе, что когда собрался позвонить, с ужасом обнаружил на часах «уже поздно».
Инь: Влюблённым можно звонить в любое время. И ещё – никогда не оправдывайся, это вызывает недоверие.
Янь: Издержки семейной жизни.
Инь: Хочешь победить в споре с женщиной? Молчи.
Янь: Молчать не мой метод.
Инь: Немой.
Янь: Не мой, оставь меня таким, какой я есть.
Инь: Квартира!
Янь: Пельмени.
Марина посмотрела на кроссворд, над которым сейчас билась Тома. Она не могла понять, что люди в этом находили, загонять буквы в клеточки, загружать мозги ненужными знаниями. Тома пару раз пыталась завлечь её в этот клеточный мир, но скоро поняла, что это бесполезно, безнравственно, а главное, безответно, отстала. «Пусть сама думает, когда думает, она по крайней мере молчит». Марине было немного жаль того, что книга закончилась. Закончилась на позитивной ноте. Роман открыл для неё кое-что из личной жизни, точнее сказать, то, что она пропустила в ней, в силу своих идиотских принципов, капризов, привычек, навязанных не то родителями, не то обществом, не то бывшим мужем. Не прочти она эту книгу, так и грела бы ноги в этих шерстяных носках.
Поезд накренился на повороте и в окно было видно начало состава. Уже потянулись родные излучины реки, с холмами, покорёнными ещё в далёком детстве. Стальная полоска состава, почти привезла её к дому, она скользила по зелёной купюре родной равнины, словно ещё одна защита, которая могла уберечь от любых подделок растревоженных чувств.
* * *
Отец прошёл полное обследование в пансионате, и результаты были ужасны. Не зная, за что схватиться после таких новостей, я начал судорожно искать информацию по этому вопросу в Интернете. Бестолково открывал страницы, читал, но слова не входили в меня, они проходили сквозь. Чтобы как-то отвлечься, взять себя в руки, я открыл свой ящик с электронкой и наткнулся на книгу, которую отверг ещё год назад, от Анастасии «В созвездии рака». Ответил ей сам не знаю, зачем: «Я выпущу твою книгу, Настя, только помоги нам ради всего святого».
* * *
– Четвёртая степень, и уже двинулся из лёгких в рёбра.
– А я-то думаю, что он всё время держался за бок в последний свой приезд. Все мужики одинаковы, тянете до последнего.
– Да, да, мужики не любят больниц. Короче, дело дрянь.
– А вырезать нельзя?
– Во втором лёгком тоже обнаружена опухоль.
– Как легко потерять лёгкость.
– Мне не до иронии сейчас, Алиса.
– Я и не думала.
– Завтра полечу за ним. Хочу здесь его обследовать повторно. Вдруг ещё не всё потеряно.
– Да, да, конечно, Максим. Когда вернёшься?
– Завтра же.
* * *
– За что такие мучения, вот бы сразу, одним махом, раз – и всё закончилось, – сделал он глоток чая.
– Куда ты торопишься? Успеешь ещё.
– Сам мучаюсь, тебя мучаю, – сделал отец ещё глоток и посмотрел на меня искренней улыбкой, хитринка которых зажглась угольками губ.
– Помнишь, когда ты переехал на море, ты говорил, что должен прожить в этом красивом месте, как минимум, сто лет.
– Маловато будет, – засмеялся он, потом смех перешёл в кашель.
* * *
– Как твоя голова?
– Ещё гудит, – лежали мы рядом с Алисой, прижатые темнотой к кровати. Ночь не была сейчас тем самым местом, где я мог спрятаться от навязчивых мыслей, как бы я ни пытался к ней прижаться своим встревоженным телом. На потолке белела люстра, я пытался сосредоточиться на ней. Но та была холодна и надменна.
– Таблетку съел?
– Целых две.
– Не отпускает?
– Надо выпить чаю, – обнял я Алису, даже не Алису, а женщину. Я не видел её лица, только втёрся в доверие её телу. Это было гораздо важнее сейчас.
– Ага, зелёного. Молочный оолонг.
– Или улун, главное, молочный, – нашли мои губы её грудь и начали целовать. Стало немного спокойней. Клин клином. Рефлексы рефлексами. Только так можно было заглушить собственные страхи. Бояться за других оказалось ещё хуже, чем за себя. Кто-то сосёт валидол, кто-то палец, мне повезло, рядом была грудь женская.
– Чья страна-изготовитель?
– Ты.
– Я хотела сказать, страна-производитель.
– Я хотел сказать, что тебе заваривать?
– Я не умею. Переварю, ты будешь ворчать.
– Я уже ворчу, не перевариваю головную боль.
– Давай я тебе сделаю устное внушение: голова, не боли! – шепнула она мне в ухо. – Слушай, у тебя там, как в пещере. Может, там кто-то живёт и болит. – Алиса пыталась отвлечь меня от переживаний.
– Разве что идеальный слух.
– Твоя проблема в том, что он слишком много слышит.
– Помогает.
– Вот видишь. О чём ты думаешь? – гладила мою голову Алиса.
– О чём ещё могу думать?
– Обо мне?
– О нём, об отце.
* * *
– Да, что с тобой! Мне не даёшь спать, сам не спишь.
– Я не знаю, – вскочил я с постели, дёрнув за ручку, посмотрел на луну и открыл улицу, которая томилась за моим окном. Она, свежая и прохладная, обняла меня и начала мною дышать. Потом долго ещё смотрел в дыру в стене, выходить не хотелось. Я уже размяк, я закрыл снова окно, потом снова открыл, я закрывал его не раз, как рот, как книгу, там люди, буквы, там слова, машины, это как-то успокаивало. Хотя их равнодушие и было причиной страданий человеческого разума. Всем было до лампочки, что со мною происходит, что я чувствую. У них хватало своих проблем. Со временем я понял, что именно его равнодушие, всего остального мира, заставляет подняться, расправить плечи, перестать клянчить жалость, взять под контроль ситуацию, поставить на место ум, на свою полку, чтобы тот работал по назначению чётко как часы, тем более что время было ограниченно. Моё открытое окно обозначало: мне здесь тесно, меня здесь слишком, как будто бы я сам себя отсюда выгоняю, и часть какую-то необходимо выставить наружу. Страх, мысли, взгляд. Когда я отдышался немного и свежий порыв выветрил панику, я нашёл на подоконнике сигареты и скоро, моя рука с сигаретой уже откладывала в небо кучки дыма, выдыхая с дымом крик души и лёгких углекислый воздух. Удушье ушло, и лёгкие стали лёгкими. Вот чего сейчас не хватало моему отцу: лёгкости, которую он где-то потерял.
