– Надо же с чего-то начинать.
– Ага, посадил дерево, построил дом, вырастил сына. Это всё не про меня.
– Хочешь освещать светскую жизнь? – заняли столик у окна. Я смотрел в окно, Алиса на меня, официант на нас. Он принёс меню.
– Да, не так уж и многого я хочу, но как терниста туда дорога, – достала из сумочки журнал Алиса и показала мне статью об открытии Венецианского фестиваля.
– Не печалься, у тебя всегда есть я, – стал я сравнивать развороты журнала и меню. И в том и в другом итальянская кухня: в одном кино, в другом вкусы.
– Знаешь, как меня зовёт главред? Алисёнок. Противный усатый дядька. Напихают в имя уменьшительно-ласкательных суффиксов, всё равно что на чашку кофе пять ложек сахара, приторно, знали бы, какая я на самом деле, – Алиса пересела мне на колени, – ещё эта диссертация, в которой ещё никто не валялся.
– Как тебе удаётся всё успевать?
– Я не трачу время на всяких мудаков, – провела Алиса рукой по моей шее.
– Ты про главреда? Ладно, я что-нибудь придумаю. Но сначала надо перекусить.
* * *
Осень уходила, оставляя жёлтые следы на мокром асфальте, по которому она прошла босиком. Октябрь был тем кленовым демисезонным пальто, в котором уже было прохладно. Деревья словно поднятые наспех с утра с торчащими вихрами своих причёсок на лысеющих головах больше были похожи на цветастые пугала, они пугали птиц. Те сбивались в стаи и поспешно покидали места рождения. Месторождения их не держали. Для них более важным было ощутить радость и высоту полёта, которые в нашем климате можно было набрать только весной. Пернатые слились, ушли в точку, за бугор, на юга. Мне тоже хотелось туда, где всё ещё можно было бы ходить в трусах и майке, как в тёплой квартире, в которой круглой год отопление. Я потрогал батарею. Та была горячей. Горячие батареи – первый признак зимы.
Паранойя цивилизованному человеку вскакивать ни свет ни заря, бежать на охоту, выполнять долг, который ему навязало общество, нестись на работу, о которой в детстве он даже не знал, не говоря о мечтах. Я пережил этот момент и теперь мог себе позволить явиться к себе на службу в любое время или вовсе остаться дома. Я служил сам себе и ещё немного людям, которые читали. Мне всегда было приятно видеть свои книги в руках других людей. В моих руках уже полчаса был руль. Я ехал на работу.
Когда я зашёл в кабинет, то обнаружил в своём кресле Катю, которая одним ловким движением уволила меня на несколько минут с поста главного редактора. Она сидела закинув одну ногу на другую и скрестив руки на своей прикрытой блузкой груди. Пиджак был расстёгнут. Она тут же поднялась и начала поправлять причёску.
– Ну что это, Катя?
– Хотелось побыть немного в роли директора.
– Я не об этом. Что за закрытая поза, руки скрещены, это же ваши крылья.
– Раньше вы говорили, что мои крылья – это мои ноги, стоит ими только взмахнуть.
– Не важно, руки, ноги, они должны быть свободны.
– Вы хотите сказать: «Свободна!»
– Я намекаю, что они не свободны.
Она любила меня, а я не знал, что с этим делать. Не знал, куда от этого деться. Как это использовать в мирных целях. Этот ядерный потенциал, этот ядерный реактор. Я заказывал себе чай или кофе. Кофе у неё получался отменный, потому что она варила его с любовью, с любовью ко мне. Хотя и безответной. Мне надоело делать вид, что я этого не замечаю:
«– Катя, ты любишь меня?
– Нет, с чего вы взяли, Максим Соломонович?
– Я ещё не взял. Не гони лошадей.
– Так возьмите», – прокручивал я возможный диалог в голове.
Любовь с десяти до шести вечера. На уровне её приглашений и моих отказов, её девичьего тепла и моей профессиональной холодности. Служебные романы я считал самыми низкосортными из всех существующих. В общем, я её не любил… ещё не любил… ни разу.
– Катя, место, – рявкнул грозно я.
Она села обратно.
– Какая яркая помада! Хочешь кому-то понравиться?
– Нет, стереть поцелуи бывших, – пришла она в себя. – Я вот бумаги принесла.
– Что там?
– Бумага.
– Хорошо, оставь, я посмотрю. Жду с нетерпением кофе.
Когда сквозняк унёс последние ароматы Франции, я сел в ещё тёплое кресло. В этот момент сработала сигнализация, будто я сел в чужое, звонил мой телефон.
– Да, Тим, привет, как ты?
– Потихоньку. Как сам? – ответил мне фа-диезом из трубки знакомый голос старого друга Владимира, который был главным редактором одного популярного глянцевого журнала. И не дождавшись ответа, добавил: – Я тебе рукопись романа отправил, помнишь, я говорил про одну молодую писательницу?
– Помню. Хорошо, почитаю.
– Можно не читать, сразу в печать.
– Хорошо, напечатаю. А сколько тебе надо её напечатать?
– Две тысячи для начала. Кину в свою сеть.
– Надеюсь, женщина того стоит.
– Она стоит дороже.
– А твоя?
– Моя вообще не продаётся, уже, – добавил, приставив себя к Алисе, как тот самый уменьшительно-ласкательный суффикс. Что-то было в ней трогательное, как в красивых детях, которых хотелось всем потискать, чтобы услышать их сладкий заразительный смех.
– Когда ждать? – улыбался он в трубку.
– Пару недель на корректуру, пару на печать, думаю, через месяц.
– Хорошо. Как твоя дача? Достроил?
– В процессе. Я приглашу тебя первым.
«Какого чёрта я строю эти хоромы? Для кого? Для себя? Нужна мне природа такой ценой. По сути, мне же, кроме куска озера с клёвом и спиннинга с блесной, больше ничего не нужно. Для детей? Далась им эта природа».
– Вместо кошки?
– Не, кошка есть.
– Ну, да. Как она, кстати? Как тёща?
– Не сыпь мне соль на сыпь, – вспомнил я бесконечные разговоры о грядках и о болячках. – Всё на месте. Кстати, у тебя есть какие-нибудь вакансии журналиста?
– Нет, конечно.
– А журналистки?
– Для кошки?
– Ага.
– Твоя?
– Работаю над этим.
– Хорошо, пусть пришлёт мне что-нибудь из своих материалов: репортажи, интервью, рецензии. Всё, что у неё есть. Если есть.
– Этого добра у неё полно, – вспомнил я её статьи из студенческой газеты. Были среди них очень даже ничего.
– А чем конкретно она хотела бы заниматься?
– Да, чем угодно. Кино, например.
– Кино… Я тоже давно не был в кино.
– Хочешь, чтобы я тебя пригласил? – рассмеялся я в трубку так громко, что испугал Катю, тень которой некоторое время стояла за дверью и не решалась войти. Так и не зашла.
