– Почему кисломолочка?
– Без твоей молочки мне было бы кисло.
– Где ты там нашёл грудь? – кричала она мне на ухо с такой силой, что я мог отчётливо разобрать запах маргаритки: текила, клубника, куантро и сахар.
– Кто ищет, тот всегда найдёт.
– Ладно, скажу тебе по секрету, там ещё одна должна быть.
– Да ты что? – повернул я Алису и обняв сзади, нашёл и вторую.
– Кажется, она, нашёл! Она прекрасна тоже. А с кем ты там болтала, пока я покупал маргаритку?
– Сестра звонила.
– Что у сестры?
– У неё их тоже две.
– Не может быть.
– Я тоже не поверила, пока она мне не рассказала, что у неё есть жених, но что до свадьбы не будет с ним спать. Как ты думаешь, удастся ей это?
– Зачем мне думать о том, что кто-то не хочет с кем-то переспать. В этот момент диджей разбил нашу пару: он увеличил танцевальные обороты новой композицией. Какое-то время мы ещё обнимались в центре зала. Однако скоро резкий запах очень ритмичной музыки заставил нас всё же вернуться к столику.
– Ну да, творог купил можно ни о чём не думать.
– Женщины придают этому слишком много значения. В конце концов, мир не перевернётся, если она с кем-то переспит, – пробрались мы сквозь резонирующую толпу.
– Мужчины придают не меньше, если речь идёт о их жене или дочери, – всосала в себя через соломинку коктейль Алиса.
– Мы же не берём в расчёт ревность.
– Разве это не чувство? – уставилась она на стену, на которой расставляли свои шаги манекенщицы. Они, беспрестанно идущие куда-то по подиуму с каменными эмоциями, олицетворяли проекцию не только на экран, но и на лучшую жизнь.
Я тоже глотнул из своего бокала виски.
– Хочешь виски? – улыбнулся я Джеком Дениелсом.
– Меняю на маргариту, – сделала шаг ко мне Алиса и прижалась своими губами к моим. Будто короткое замыкание, в штанах у меня завибрировал телефон, даже Алиса это почувствовала:
– Из больницы, – сообщил я ей и отпустил из своих объятий.
– Бл… – в сердцах выскользнуло из напряжённых губ Алисы. – Опять ночь одной.
Я поспешил выйти из зала, чтобы поговорить, готовый уже сорвать такси до больницы, где лежал отец.
* * *
Два часа уже с лишком мы лежим долго в тишине после скандала, оскорблённые друг другом, поруганные, воинственно-пленные. Я тяжело переживал такие минуты, Алиса тоже громко вздохнула. Я начал рисовать на её плече пальцем.
– Что ты там рисуешь? – хотела она отобрать у меня краски.
– Нарисую клавиши на твоей спине, сыграю Шопена «Весенний вальс», в десять пальцев.
– У тебя не получится Шопена. Ночью все клавиши чёрные.
– Некоторые я покрашу поцелуями в розовый, – понимал я, на что она намекает, и поцеловал её кожу. Любить её можно было за один аромат молочного улуна, который она источала. Её пропахшая молоком кожа, не тем грудным, которым когда-нибудь она будет вскармливать моих детей, а лёгким молоком кокоса, сорванного мною на райском диком острове влюблённости несколько лет тому назад, являлась для меня той самой иконой, которую я готов был целовать бесконечно. – Они будут танцевать, чтобы ты, словно Ева, не думала ни о ком кроме своего Адама.
– Кроме тебя? – влажно произнесла она.
– Да, я сыграю и стану богом.
– Заманчиво! – хотела она повернуться ко мне лицом.
– Только ты не поворачивайся боком, рояль покалечишь.
– Опять ты за цветы?
– Какой у тебя чувствительный холст. Ромашки. – Моя кисть на минуту остановилась.
– Тащишь в дом флору, тащишь, а её всё мало.
– Не, не холст, а жалобная книга? – ощутил на себе конвульсии её тела, будто ему дали небольшое напряжение, пытаясь проверить его устойчивость к рискам.
– Это не жалоба. Это откровение. Оно всегда зреет в вопросе. Именно поэтому я тебя так часто раньше спрашивала: «Ты меня ещё любишь?» Сейчас и это уже ушло. Ты же знаешь, я жаловаться не люблю, но плакать ещё не разучилась, – стёрла она росу со щеки.
– Алиса. Что с тобой? Что за хрень опять? Нельзя же так жить постоянно. Я сам не свой. Ты сама не своя.
– Судя по всему, ты не мой и я не твоя.
– Ты в порядке?
– Я в порядке. Только порядок нарушен, – взял я её лицо руками повернул к своему, чтобы заглянуть в глаза.
– Вот уже несколько лет подряд, мысли то перистые, то кучевые, как те облака, что замыкали даль в моём окне, не позволяют сбежать. Я думаю днём и ночью, то лёжа, то длиной проспекта, о нашем союзе, казалось бы, прочном, – усмехнулась она. – Мы одели его в логику плюсов. В каморке любви они развлекали нас до поры до времени. Но взгляд потускнел под монотонную речь, ты заметил как потускнел мой взгляд? Да и твой тоже, особенно когда ты смотришь на меня, он всё больше в пыли. Мы пытались разбавиться вином, чтобы не видеть этого, но это не может срабатывать постоянно. Вино без романтики просто пойло. Я хочу запомнить вкус вина. Никто не в силах вырезать мемуары, это не аппендикс, тем более они всё ещё греют за пазухой и ниже, хотя уже не настолько красочны и не пахнут цветами, просто воткнуты в сердце, как в вазочку.
* * *
– Жизнь – штука подлиннее чем х… и поглубже чем п… в этом и скрыто её разнообразие, я тоже как всякий хотела бы её прожить по полной, но всякий бережёт нервы и здоровье, – посмотрела Алиса на Максима, который нелепо приседал в углу с гантелями, – страхуясь, требует от неё гарантий, в долготе и счастье. Хотя эти понятия взаимоуничтожающие, склонные к разочарованию, поэтому каждое утро, с чувством лёгкого недосыпания, я достаю из мешка с подарками новую жизнь, разворачиваю, в надежде что она будет конфеткой или хотя бы начинкой. Сосу, вся разница в том: сосёшь или отсасываешь.
Алиса ощутила вкус зубной пасты: утро начинается с щётки, далее кофе, он выливается в море одушевлённого хлама, он разбросан повсюду, люди – маленькие карликовые негодяи, мужчины и женщины, то кусаются, то ласкают. Последнее мне нравится больше. Разве я много прошу? Нет, я не прожорлива, мне много не надо, но с мясом.
* * *
Я смотрел на ворону, которая снесла яйца. Теперь вся её забота, все её помыслы лежали под её телом. «Чё пялишься?» – спрашивала она меня своими большими чёрными бусинками-зрачками. Её больше ничего не беспокоило. Я оставил ворону в покое и вспомнил свою бывшую: «Я хотела бы просто побыть матерью и находиться в этом состоянии, чтобы это не было какой-то тяжкой работой, чтобы поймать от этого кайф». Всё ещё глядя сквозь стекло, я вспомнил окно на кухне, где сегодня утром весна поскрипывала качелями. Я не знал о чём, скорее всего о том, что любое движение вперёд даётся со скрипом. И как следствие тянет назад, как и меня сейчас. Мужчинам свойственно возвращаться. Нам сложнее акклиматизироваться в новых условиях. Так и катаешься на качелях от одной к другой, вперёд – назад. Женщинам, напротив, всегда было легче уйти, нежели балансировать в нерешительности. Интуиция давала им на это джокер.
